Толпа стала проходить мимо не оглядываясь; наверное, таких сцен здесь было предостаточно. А они стояли ровно посередине; также и эти слова, сказанные Чесом, — встали в жизни Джона где-то ровно на середине, на очень важных отрезках. И он предполагал, что последующая жизнь зависит от его слов. Но каких? Насколько нужных? И вообще: необходима ли ему эта новая жизнь? Уже и так натерпелся от разных переворотов в ней… Но Константин решил, что всё-таки нужно. Хмыкнув и улыбнувшись, он опустил голову, неспешно выдохнул и пристально взглянул на ожидающего его ответа Чеса. Хотя Чес ничего и не спрашивал, он явно ощущал, что тот требовал от него какого-то ответа. Подул сильный ветер, и на их головы полетели желто-оранжевые листья; Джон очнулся и тихо начал:
— Прости, Чес… ты прав: я и правда запутался. Я сам не свой, хотя, возможно, и прежний. Здесь уж я не знаю. Тебе… тебе со стороны виднее, — он быстро поднял взгляд, столкнулся с карими глазами и тут же обратил взор на позади стоявшее дерево — эти глаза умели обжигать. — Просто, несмотря на то, что я бежал от прошлого, я теперь понял одно точно: я не хотел бежать от тебя. Тебя бы оставил в своей жизни, но так получилось, что ты… И я до сих пор виню себя за то, что произошло там, в ту ночь… что я разрешил тебе увязаться за мной. Ведь всё чуть не окончилось смертью… твоей, — Джон ощутил неприятную дрожь, а на тёмном небе со стороны востока стали будто бы вырисовываться те мрачные ужасные картины. Он встряхнул головой.
— Пустяки, что ты! — Креймер усмехнулся и провёл по волосам, заглаживая их назад. — Тут я виноват кругом: сам ведь напросился несмотря на риск. Не бери это в голову, Джон! — он искренно улыбнулся, похлопал его по плечу и пошёл вперёд как ни в чём ни бывало; Константин лишь оторопел от такой реакции, хотя в следующую же секунду понял, что прежний Чес неисправим, и нагнал его. Вот всегда он обделывал все самые сложные дела так легко! Может, какие-то изменения с ним и произошли, но главное, основное, то, что Джон так любил в нём, осталось в неизменном виде. И он был рад, что никто не сломил его парнишку, не согнул его в три погибели и не омрачил его естественного света внутри себя. Лишь эта гадкая тварь под названием жизнь наложила ему глубокий отпечаток серьёзности на лицо, но всё изменить ей не удалось. К счастью. Молча ступая рядом с Чесом, Константин пристально глядел на его профиль, на сжатые губы, на куда-то в упор глядящие глаза и не мог насмотреться, будто этот парень был его наркотиком и этого наркотика его лишили аж на целый год.
— Впрочем, Джон, если захочешь, то можешь рассказать мне всё: хоть я и не был твоим лучшим другом, но всё-таки немного понимаю тебя и знаю… Просто поверь мне, — Креймер искоса глянул на него и слабо улыбнулся — вообще, все его сегодняшние улыбки казались измождёнными и до ужаса убитыми, казалось, что на самую искреннюю и простодушную он тратит неимоверно много сил. Джон знал, отчего это: здоровье того было подорвано из-за множества операций. Даже сейчас, спустя год реабилитации, он ступал нетвёрдо и выглядел бледно, а каждую неделю непременно наведывался ко врачу. И это Константин на всякий случай отслеживал…
— Я верю тебе, Чес. Верю и расскажу. Собственно, я уже практически всё рассказал. А ещё я чувствую, что наша встреча… какая-то роковая. Или ты предпочитаешь верить в случайности? — он улыбнулся; Креймер усмехнулся, покачал головой, неуверенно пожал плечами и зачем-то поднял с сырого асфальта только что упавший позолоченный лист; между тем они выходили из сквера.
— Я уже запутался, Джон, во что я верю, во что не верю… — тихо говорил он, вертя в пальцах листок и пристально его рассматривая. — Религия говорит одно, государство — другое, душа — вообще что-то третье и едва осязаемое, эфемерное. И вот разрываешься между этими тремя частями. А ещё знакомые (якобы друзья) нагнетают со всех сторон свои твердолобые и гнусные мнения!.. В общем, сам видишь, Джон, я запутался не хуже тебя. И ещё предлагаю помощь… вероятно, я очень отвратный психолог, — он поднял голову и улыбнулся, но на этот раз только глазами; Джону казалось, что только карий цвет мог излучать такой свет — больше никакой.
— Нет, ты, наверное, хорошо разбираешься в людях. Однако проблемы у самого психолога редко влияют на качество его консультаций. По одному простому принципу, что это его работа, — Константин перевёл взгляд на сухой, с светлыми виднеющимися жилками лист в бледных пальцах Креймера и улыбнулся. — А это не твоя работа. Ты можешь дать мне совет, а можешь его и не давать. Это твоё право. Но что происходит у тебя? — Джон резко поднял свой внимательный, но далеко не пристальный взгляд на лицо Чеса, а потом тут же добавил, осёкшись: — Извини, если вопрос слишком личный… ты имеешь полное право не отвечать.
— И также полное право ответить, — усмехнувшись уголками губ, докончил за него Креймер и легко выпустил из пальцев листок, пустив его в ближайшую мутную, тёмнонебесную и светло-звёздную лужу; оба слегка приостановились и проследили за тем, как отчасти спокойную гладь нарушил лист и заставил мелкую рябь пройтись по ней. Потом вновь продолжили свой неспешный бесцельный путь.
— Я так же… так же, как и ты, Джон, был не очень счастлив новой жизнью. Во-первых, всё омрачили эти бесконечные операции, уколы, таблетки, строгий режим, правильное питание, здоровый образ жизни, постоянное наблюдение у врачей и пару месяцев лёжки в постели. Это было не то чтобы ужасно — жаловаться мне вообще грешно в таком случае, но это оказалось слишком скучно. Никто не навещал меня. Все забыли про парня, которого звали Чес Креймер, а когда он вышел, удивлённо заохали, лишь некоторые извинились за то, что не посещали по причине занятости. Но, честно, я бы находил время для друзей всегда… Во-вторых, я полностью ушёл в религию — не хмурься и не удивляйся, Джон, если бы не она, мы бы не встретились, — заметил вдруг серьёзно Креймер, сузив глаза и заглянув в его душу. Да, в душу. Именно туда. Константин сразу же хмыкнул и слегка пристыдил себя. Чес спокойно продолжил: — Но и здесь оказались подводные камни: утоляя одно желание, натыкаешься на кучу проблем. Так всегда. В любом деле. Вот и я… нет, знаешь, я не стремлюсь в Рай, — задумчиво говорил он, опустив голову набок и смотря в пол. — Я точно знаю, что ничем не заслужил такое. Поэтому остаюсь лишь обыкновенным человеком, слепо поклоняющимся высшей силе. И я не живу так добродетельно, как ты, и оттого у меня совсем другие проблемы. Религия обвилась плотным кольцом вокруг шеи и душит меня, — он быстро взглянул на него и вновь опустил взгляд, как бы проверив, не смеётся ли над ним Константин, но тому было далеко не до смеха. — Я чувствую, что когда-то давно добровольно позволил ей накинуть этот хомут на себя, а теперь никак не могу развязать его узел. Это был я. Я сам себя убил, Джон. Точнее, убиваю. Понимаешь, Джон? Меня убили не смертельные удары и не проблемы с позвоночником, а именно я, я себя убил! И я не могу сказать, что недоволен жизнью, что лишь существую, что мне чего-то не хватает — всё в нужной мере, и даже счастье изредка светит в мою захудалую избёнку, — но религия, все эти её запутанные молитвы, все эти хитромудрые словечки, нарядное убранство, будто какое наблюдающее за тобой око — это всё отягощает мою жизнь. Нет, не спеши называть меня сумасшедшим — я не раз бывал у психолога и…
— Вовсе не считаю, — мягко перебил его Джон, уверительно похлопав по плечу. — Просто я буду всегда исходить из такого мнения: если признают сумасшедшим тебя, то умалишённым с этого времени буду и я; а если ты абсолютно нормален, значит, и я здоров. Пусть будет так, хорошо? Наши проблемы имеют одинаковый корень, но две разные ветви, два разных направления. Только я не могу понять, что тебя душит?.. Хотя отчасти я близок к этому пониманию…
— Этого не передать, Джон! — вдруг воскликнул Чес и, не удержавшись, схватил его за рукав. — Это началось после случившегося со мной… мне нужна была опора, так как на земле вся раньше существующая и, как оказалось, мнимая убежала в разные стороны. И я серьёзно схватился за Бога, как утопающий за тростинку. А теперь я не могу оторвать руки от этой тростинки, будто она была покрыта клеем, а я уж давно не в воде. Может, это моя плата за спасение? Тогда это слишком коварно… — он опомнился и отпустил рукав; Джон не вымолвил и слова. — Просто я понял совсем недавно, что все эти молитвы, вся эта смиренная жизнь и образы святых вовсе не для меня — я слишком прост для той священной морали. Я хочу вновь не верить. Но не верить не получается — это будто болото, в которое когда-то увязла одна моя нога, и теперь я весь потихоньку затягиваюсь туда. Я стараюсь грешить, даже недавно начал делать разные гадкие делишки… — запнулся, покраснел — ей-богу, как мальчишка. — Но всё равно, каждый раз я снова возвращался в церковь и начинал исповедоваться. Не знаю, какая такая сила ведёт меня обратно в это проклятое ложе, но она явно играет нечестно. Что-то засело в моём мозгу и не даёт жить нормально. Но я знаю точно: есть средство против этого, — Креймер поднял загоревший какой-то мыслью взгляд на собеседника; тот крупно заинтересовался и даже затаил дыхание. Между тем они остановились на перекрёстке; по серой дороге мелькали разноцветные пятна машин, кругом стояла толпа, слышался разномастный говор, в минуту происходили тысячи движений, светофоры мигали согласно своему плану, потихоньку зажигались фонари. Константин смотрел на серьёзного, увлечённого Чеса и не мог оторваться; Господи, это уже становилось неприлично!