— Понял ли я? Наверное понял. Да, ты прав. В моей жизни началось тоже что-то странное, когда я уехал оттуда, оставил тебя и все свои воспоминания, — задумчиво соглашался он, остановив свой стеклянный взгляд на видневшемся галстуке Чеса. — У меня вдруг стали появляться безумные идеи, которые и вовлекли меня в нынешнее безрадостное положение… Если ты считаешь, что несёшь тяжкий груз, хотя и не хочешь и вроде пытаешься вырваться, то я сам, добровольно тащу его, но лишь ради конечной цели. Лишь ради Рая. Но… теперь, признаться честно, после года такого житья мне уже всё опостылело. Я хочу избавиться от этого: я понял это как только ты появился в моём поле зрения. Мне теперь остро стало всё равно — попаду я или не попаду в Рай — мне хочется жить. Жить, как настоящему человеку. Потому что мне кажется, что ещё чуть-чуть, и из этой пропасти религиозно правильной жизни меня будет не вытащить. Я становлюсь скучным, чёрствым. А Писание предполагало другое. Видишь, сколько в религии минусов? — Джон потёр лоб и стал искать в кармане ключи от подъезда; Чес молчал, с совсем недетским видом переваривая эту информацию у себя в голове. Его губы чуть подрагивали, глаза уставились в одну точку и будто в одно мгновение побледнели, а дыхание стало редким и тихим. Константин остановился около тёмно-зелёной двери и, шаря в карманах, изредка поглядывал на Креймера; в одну секунду ему показалось, что тому стало плохо — уж слишком бледным было его лицо. Чес, заметив его вопрошающий и взволнованный взгляд, ответил слабой улыбкой и покачал головой.
— Нет, всё нормально, Джон. Но ты и сам должен понимать, что я теперь здоровым не стану. Я даже на работу едва-едва устроился… сам знаешь, каково мне искать место с плохой рекомендацией из института, — грустно улыбнулся и сжал губы, устремив взгляд в пол, словно прокручивая в памяти что-то. Константин достал таблетку от домофона и приложил её; между тем в него будто бы пустили немного кислоты — сказанное начало сильно разъедать его душу. «И ведь правда, он без высшего… наверное, сложно. И это я виноват. Ну, хотя его никто не заставлял, но я…» — Джон поморщился и отворил тяжеленную дверь, пропуская Креймера вперёд. Да, всё-таки и в этом было немного его вины. Да, он кругом виноват! Ему стало тошно от этого; уж не это ли его грех, тянущийся из прошлого? Нет, не он — твёрдо мог заверить Константин, ступая по тёмным узким ступеням. Если бы это было тем, он бы ощутил небольшую лёгкость на сердце; а так — ничего. Даже хуже стало. Но это дало ему крохотную подсказку: грех связан с Чесом. Правда, что он ему сделал?
Они вошли в маленький лифт; Джон нажал на шестой этаж. Двери бесшумно закрылись; кабинка стала неспешно подниматься. Шелковистый гладкий свет падал как раз на лицо Креймера, делая цвет его кожи более здоровым. Константин смотрел на него, на его опущенный взгляд, на лёгкую полуулыбку своим мыслям и не мог дать себе отчёт, почему готов наблюдать за ним хоть час. Нет, не вечность — это что-то слишком долгое и банальное. Такое говорят, это да, но для Джона это пустой звук; он точно знал, что мог смотреть, не отрываясь, на бывшего водителя ровно час и не больше. Но почему, почему так? Курчавая прядь мягко упала на его лоб, Креймер поспешно заправил её и мельком глянул на Константина; тот не стал отводить взгляда, продолжая внимательно его разглядывать. «Что же я сделал тебе, Чес? Почему мой грех связан с тобой? Я ведь чувствую, что с тобой. Я хочу понять, чем я испортил твою жизнь. Понять, что кроется за этой коричневатой оболочкой твоих глаз… Чес, в чём должна состоять моя помощь? Или уже не помочь?..»
Джон знал — пока ответа не будет. Они вышли на площадку; он принялся открывать входную дверь в общий коридор, а потом дверь в свою квартиру. Креймер не проронил ни слова, лишь, кажется, беспрерывно наблюдал за своим бывшим клиентом. Наконец они смогли войти в квартиру; своё нынешнее местожительство Константин не любил: оно было раза в два больше его прежней каморки, но из-за своей просторности, больших комнат и светлых тонов казалось холодным, неуютным, чужим. Джон не считал эту квартиру своим домом, лишь какой-то гостиницей, в которой он немного задержался. Чес же поспешил высказать восхищение его шикарным убранством и простором; Джон лишь ухмыльнулся на эти слова и пригласил его в пройти в гостиную и чувствовать себя как дома. «Если сможешь… даже сам хозяин не чувствует себя здесь так», — саркастически подумал он. Креймер сразу поспешил пройтись по всем комнатам и всё осмотреть, шагая неспешно и даже забывая закрывать рот от удивления; Константину оставалось лишь улыбаться его почти детскому изумлению и любопытству. В это время он приготовил чай и поставил две небольшие кружки на журнальный стол в гостиной; кое-как заставив Чеса оторваться от просмотра ради чая, который в его прохладном доме быстро остывал, он уселся на диван. Его бывший водитель примостился рядом, будучи в явном восторге: глаза засверкали, кровь даже подступила к лицу, сделав его цвет более здоровым.
— Ты хорошо живёшь, Джон! Это прекрасная квартира! — восклицал он, осматривая гостиную; Константин безучастно проследил за его взором и лишь хмыкнул: он не понимал, что Креймер находил во всех этих безделушках. Причём безвкусных. Обычный интерьер без претензии на оригинальность — так считал сам хозяин. И ничего переставлять или менять он не собирался уж точно — зачем такая мука? Ему было наплевать, живёт ли он в квартирке размером двадцать квадратных метров или же в шикарных апартаментах; а это помещение попалось ему на глаза случайно. Вот честно, он мог бы жить и в бедном захолустье, а это… ну, правда, так получилось. Хотя перед кем он оправдывается? Уж не перед Чесом ли, который наверняка живёт в экономии, хотя с виду и не скажешь? Джон заметил в нём много перемен, в том числе и в одежде: всё новое, хорошо выглаженное, куплено не в дешёвых магазина Лос-Анджелеса… Впрочем, почему он остановился на таких мелочах? А, вспомнил: видеть Креймера в костюме было для него непривычно. Тот всегда носил простую одежду. Заметив его заинтересованный взгляд на своём пиджаке, Чес мягко улыбнулся и, отхлёбывая чаю, весело проговорил:
— Удивлён? — Джон помотал головой с какой-то горькой усмешкой на губах и тоже взял кружку в руки.
— Ты изменился… — почти шёпотом сказал он, отпивая крепкий напиток и морщась.
— Нет. И в то же время да. Это сложно понять. И это всегда было моим главным вопросом, Джон, — беззаботно, но вместе с тем и как-то напряжённо улыбнулся Чес и поставил кружку на стол, опустив взгляд вниз. Константин смотрел на него и действительно не мог понять: то ли он изменился, то ли нет… Впрочем, нескольких минут молчания хватило для успокоения внутренней бури на душе; чай заканчивался, тема разговора была остро необходима.
— Значит, ты в этом месте ненадолго? Приехал лишь ради… собора? — спросил Джон, оборачиваясь в его сторону. Чес будто бы очнулся, вскинув голову на него.
— Да! Да… — тише добавил он, грея ладони о полупустую кружку и смотря вниз. — Я хотел уехать, а потом понял, что не уеду. Потому что ты здесь. А значит, и спасение где-то недалеко… Если я уеду, Джон, я опять заживу той отвратительной жизнью. Я не могу больше так… — сдавленно и даже отчаянно прошептал он, опустив голову на колени и пару раз вздрогнув всем телом; могло показаться, что он рыдает. Но на самом деле слёзы для этого человека — что-то низкое, знал Константин, а значит, это просто от нервов. Но не факт.
— Ах, не смотри на меня так… будто жалеешь, — приподняв голову, заговорил тихо Чес, смотря на него лихорадочным взглядом. — Ты знаешь о моём здоровье всё, так что чему удивляешься и о чём горюешь? Это бесполезно! Сам видишь: я болен. Мои нервы не в порядке. Я уже год лечусь, и… ничего не проходит. И не пройдёт. Говорят, иногда я могу быть безумным и нести бред. Впрочем, рано или поздно всякий начинает нести чушь, верно? — Креймер распрямлялся и быстро отхлёбывал из кружки, горящим взглядом смотря на собеседника. Тот вздыхал, кивал, а жалость из своей души вычистить не мог.
— Я буду рад, если ты хоть ещё на чуть-чуть останешься, — и Константин явно ощущал, что разбивал всякую надежду на спасение. На то спасение, которое было бы в их случае правильным и истинно верным. А не то, о котором они втайне помышляют. Глаза Чеса радостно заблистали, и сам он мило усмехнулся; Джон понял, что действительно любил эту усмешку. А может быть, и что-то ещё…