Я вошёл в магазин.
Меня подозрительно оглядели и спросили, что мне нужно.
Сделано это было так, что я невольно потупился и мне стало стыдно…
— Которое сегодня число? — спросил я по-французски.
Меня не поняли.
Я повторил свой вопрос по-английски…
Приказчики усмехнулись и объяснили мне, что они говорят и по-французски, и по-английски (и прескверно говорили, надо отдать им справедливость), но что они не могут взять в толк, почему для меня тайна, какое число сегодня…
— А между тем это так легко, — сострил один из них, — сегодня несомненно число, следующее за вчерашним.
Я совершенно не привык к такому обращению со мной приказчиков, но вместо того, чтобы рассердиться, я как-то глупо ухмыльнулся и не без труда пробормотал:
— Да, но я не знаю, какое было вчера число.
Это вызвало взрыв хохота.
— Тогда вспомните, что было третьего дня! — посоветовал мне другой приказчик, вероятно, такой же весёлый, как и первый.
— Третьего дня он, верно, пьян был! — решил третий.
И взрыв хохота повторился.
— Я вас спрашиваю, — произнёс я серьёзно и внушительно, — которое число сегодня, можете вы мне сказать это?
— Если ты будешь брать такой тон с нами, — возразил мне первый приказчик, очевидно, старший между остальными, — то тебя отсюда выведут!..
В это время вошёл в магазин покупатель в чистом, не таком, как было на мне, платье.
— Ну, ступай, — махнули мне.
— Да позвольте… — начал было я.
— Ступай, ступай…
Я пожал плечами и, стараясь сохранить достоинство, вышел.
— Много тут таких шляется! — пустили мне вслед.
Я направился в соседний магазин и там повёл себя умнее.
Я начал с того, что объяснил, что я здесь иностранец, русский, что со мною случилось несчастье — меня обобрали, и просил указать, где живёт русский консул.
В объяснении своём я старался держаться общих выражений, не вдаваясь ни в какие подробности.
Наученный уже опытом, я боялся спросить, какое число сегодня, чтобы не подвергнуться снова насмешкам. Я поискал только глазами, нет ли стенного календаря где-нибудь, и нашёл его над конторкой. Это был обыкновенный отрывной календарь, но, взглянув на него, я разинул рот от удивления: на листке календаря стояла большая цифра восемь.
Пришли мы в Порт-Саид второго числа. Это помнил я отлично, потому что записал наше прибытие в записную книжку, оставшуюся с прочими вещами на пароходе.
— Неужели сегодня восьмое число? — спросил я.
Мне ответили, что «да, сегодня восьмое июля». Это значило, что или всё пережитое мною случилось на самом деле, или я проспал шесть дней.
XIV
Но шести дней проспать я не мог. Конечно, это было немыслимо.
По дороге к консулу я подсчитал дни — всё вышло, как по писанному: второго мы пришли в Порт-Саид, в тот же день ночью, в два часа, я ушёл на керосинщике. По каналу мы шли двадцать часов; третьего, в девять часов вечера, были в Суэце — вышли через два часа. На другой день, четвёртого, прошли «Дедалус»; пятого с утра дул хамсин, а ночью мы сели на риф; шестого отправили лодку с помощником, а вечером увидели баржи. На другой день было нападение черномазых… Это было вчера, седьмого. Целый день я шёл…
А сегодня очутился снова в Порт-Саиде. Сегодня же восьмое число. Всё было совершенно верно. Непонятно было одно только, как я попал обратно сюда, в Порт-Саид?
Консул принял меня недоверчиво и подозрительно оглядел с ног до головы.
Он не посадил меня, хотя и сам не сел, и заговорил со мной стоя.
— Вы русский?
— Да.
— Ваша фамилия?
Я назвал себя.
Консул поднял брови, как бы удивившись.
— Вы Николай Александрович Гринёв, дворянин? — переспросил он, сделав большие глаза.
— Да, я русский дворянин Николай Александрович Гринёв, — повторил я, потому что это было моё имя, отчество и фамилия… [1]
Консул несколько странно улыбнулся.
— Вы шли на пароходе «Добровольного Флота»? — проговорил он.
— И второго числа прибыл в Порт-Саид.
— Совершенно верно, — подтвердил консул.
— Значит, вы слышали обо мне?
— Об вас — не знаю. Капитан парохода заявил мне, что один из пассажиров, Николай Александрович Гринёв, не вернулся на пароход, и отдал мне его вещи и деньги, рассчитывая, что первым делом оставшийся пассажир отнесётся ко мне…
— Слава Богу! — невольно воскликнул я, обрадовавшись, что мои вещи и деньги были у консула. — Удивляюсь, как раньше не пришло мне в голову обратиться к вам.
— В самом деле, отчего вы не обратились раньше?
— Не понимаю. На меня точно нашло затмение. Когда я пять дней назад вернулся на набережную и убедился, что опоздал на свой пароход, я до того растерялся, что упросил капитана американского керосинщика, чтоб он взял меня.
Консул снова улыбнулся.
— Дальше?
— Дальше я отправился, пройдя канал, на том же керосинщике из Суэца, потому что не застал уже своего парохода.
— Куда же вы отправились?
— В Аден. Капитан рассчитывал, что мы можем захватить наш пароход там, потому что пароходу этому нужно было брать в Адене уголь, что задерживало его на сутки.
— Странно! — сказал консул.
— И очень неприятно, — подтвердил я, — мы сели на риф.
— На керосинщике?
— Да.
— Очень странно. Я не слыхал, чтоб за эти дни какой-нибудь американский пароход сел на мель…
— Вы и не могли слышать… Мы сели на риф с пятого на шестое. Шестого отправили лодку с помощником капитана на путь пароходов. В тот же день он, очевидно, не встретил судна, иначе вернулся бы с ним к нам на помощь вчера. А вчера на нас напали дикие…
— Позвольте. Вы говорите, что вчера на вас напали дикие?
— Да.
— На рифе?
— На рифе.
— И об этом не могло ещё прийти известия в Порт-Саид?
— Не только об этом, но и о том, что мы сели на риф. Оно придёт сюда, вероятно, только сегодня, самое раннее…
— Ну, а как же вы-то тут?..
Консул спросил это с таким твёрдым убеждением, что я одним его вопросом уличён уже во лжи, что я растерялся.
В самом деле, всякому должны были показаться мои слова невероятными. Я говорил ему, что известию по телеграфу было рано прийти, а между тем сам был уже в Порт-Саиде…
Только теперь сообразил я всю кажущуюся нелепость своего рассказа. А между тем ничего другого я не мог рассказать. Я развёл руками и ответил:
— Не знаю, как я очутился тут, но уверяю вас, что говорю правду…
XV
Я не мог решить, что было для меня хуже: физическое ли мучение вчерашней подневольной ходьбы или нравственная пытка, которую я испытывал теперь, стоя перед консулом, имевшим полную возможность доказать мне, что я лгу, не верить мне и потому презирать меня.
Со своей точки зрения он был совершенно прав. Поставив себя на его место, я должен был согласиться, что иначе, как с полным недоверием, нельзя было отнестись к моему рассказу.
Мне оставалось только уверять его, что я говорю правду, дать, пожалуй, честное слово, но он не мог придать никакой цены ни моим уверениям, ни моему слову, потому что видел меня в первый раз. К тому же растерзанный вид мой, в котором я предстал перед ним, также не мог внушить ко мне доверия…
— Вот видите, милостивый государь, — наставительно произнёс консул, — как ни странен, чтобы не сказать более, ваш рассказ, но мне кажется ваше появление у меня ещё страннее…
— Это почему? — спросил я, невольно удивлённый. — Что ж тут странного, что я обратился к вам, к кому же мне было прийти, как не к консулу?..
— Но вы пришли слишком поздно…
1
Хотя наш рассказ и ведётся от первого лица, но героем описываемых приключений был не автор, а, действительно, Николай Александрович Гринёв, с позволения и по запискам которого составлено это описание. —