Если бы за облаками над Небесным замком висел незримый колокол судьбы, единственный в Дании астроном услышал бы тяжкий, грозный удар. Ибо с этой минуты Вальтендорф, низвергнутый в пучину позора, почувствовал себя заклятым, смертельным врагом всей астрономии в целом, Тихо Браге в частности. «Пусть, пусть мне даже и не быть королем, — мстительно думал он. — И без того высоко летаю. Но тебя я свергну со звездного престола!»
Однако гость не подал и виду, что уязвлен. Более того, он легко и изящно обратил инцидент в прелестную шутку.
Они проследовали в типографию, осмотрели станок, на котором когда-то было напечатано прославленное «Описание Уранибурга». Затем прошли в библиотеку, а отсюда — в кунсткамеру.
В кунсткамере было чему подивиться! Там сидел у фонтана механический арапчонок: стоило завести его серебряным ключом — и арапчонок вставал, ходил по зале, кланялся, распевал хрустальным голоском древнее магическое заклинание: «Пирри-древви-шавкутти-дробашши». Там свиристели, скакали, плясали, стрекотали, жужжали затейливые игрушечные поделки. Там вращались маленькие ветряные мельницы. Там гарцевали заводные лошадки. Там дым валил из трубы причудливых домиков с золотыми флюгерами и курантами. Там висел — посреди залы, ни к чему не подвешен! — объемистый железный глобус.
Насладившись кунсткамерой, гость окончательно пришел в себя, более того, повеселел. Щеки его посетил румянец. На уста взошла кроткая, блаженная улыбка.
— Арапчонок, арапчонок-то — преискуснейшая диковина! Всем правилам этикета обучен. И кланяется, кланяется, сорванец! А какой голос, точь-в-точь хрустальный колокольчик. В хор бы его, в королевский собор, выучить песнопениям. Вся Европа ударится к нам в паломничество. Казна возвеличится несказанно. Флот построим, армию экипируем в новые мундиры, перестанем хлеб покупать за кордоном. Паломники, они завсегда при золотишке, карман у них тугой. — И канцлер, денно и нощно пекущийся о пополнении государевой казны, замурлыкал себе под нос:
— Пирри-древви-шавкутти-дробашши!
Тихо Браге живо смекнул: арапчонка покушаются у него отнять.
— Господин канцлер! Вроде бы несподручно к литургиям[18] приобщать тварь черномазую. Язычник он все-таки. Вроде и неживой, а нехристь.
Сановник, уже оценивший всю нелепость надежд на паломников, прищурил левый глаз и откликнулся уныло:
— И то верно. Одним арапом, даже и хрустальноголосым, пустую казну не пополнишь.
Огненный парус заката тонул в море. Засветился маяк поодаль. Смолкли птицы. Канцлер подумал: «Мне за шестьдесят, а я ни одну птицу не узнаю по голосу. Мне неведомы повадки зверей и рыб, чаще всего я вижу их искусно запеченными на столе. Я не знаю, о чем поет ветер, как называются созвездья, травы, цветы».
Меланхолия навалилась на вельможу, сжала душу когтистой лапой приближающейся старости.
Вечером король астрономов задал пир по случаю прибытия великоименитого канцлера. Кушаний было изобилие немалое, питий великое множество. За длинным столом в трапезной собрались все обитатели Небесного замка. Во главе стола (и это неприятно поразило канцлера) восседала жена хозяина. «Атласная мантилья с золотым шитьем. Куртка мавританская, соболем отделанная. Сапфиры. Жемчуга… Точно принцесса, вырядилась», — пожирал ее взглядом канцлер, душимый злобой. Было, было от чего негодовать и скрипеть зубами! Где это видано, чтоб сидели вперемежку и жалкие ученые, и людишки низших сословий, и князья именитые, и даже подозрительные личности без роду и племени, вроде того полуюродивого-полуидиота с колокольчиками на рукавах, что затеял какой-то ученый спор с господином Тихо Браге. Где это слыхано, чтоб по правую руку от дворянина восседал шут гороховый, а по левую — государственный канцлер! Где же чины, титулы, ранги, звания, положения, сословия?!
Насытившись злаками, рыбой и дичью, Вальтендорф откинулся на спинку кресла и заговорил:
— Я восхищен приемом, коим меня соблаговолили удостоить в Небесном замке. Однако я недоумеваю: отчего меня не ознакомили с главной обсерваторией. Молодой король много рассказывал о небесном глобусе из меди. Верно ли, будто на нем нанесены около тысячи звезд и будто он обошелся в пять тысяч рейхсталеров?
— Истинно так, — отозвался хозяин, удостоив наконец гостя вниманием. — Я не имею возможности показать вам мои инструменты — ни астролябии, ни большой стенной квадрант[19], ни глобусы. В наблюдательной башне рушится от сырости штукатурка, и я остерегся подвергнуть вашу особу хотя бы малейшей опасности.
Увы, юный мой читатель, король астрономов заведомо кривил душою. Не существует на свете обсерваторий, где в разгар знойного лета обваливаются от сырости потолки. Однако маленькая хитрость Тихо вполне извинительна. Тем, кого он презирал, ученый никогда не показывал своих особо важных инструментов. Здесь уместно добавить, что все приборы в Уранибурге (как и все диковинки кунсткамеры) были изобретены самим Тихо. Увеличительной трубы в ту пору еще не существовало, но и спустя полвека после ее появления звездонаблюдатели все еще не могли в точности измерений превзойти короля средневековой астрономии.
И что удивительно! Сей волшебник исхитрился и время отсчитывать с неслыханной тогда точностью. Каким образом? Путем определения веса вытекавшей через малое отверстие ртути либо обращенного в порошок свинца. Велики были неудобства таких хронометров, но что поделаешь: иных средств мир не знал. Войдем же в бедственное положение Тихо, когда он сетует в своем сочинении «Лукавый Меркурий (ртуть) смеется над астрономами и над химиками; Сатурн (свинец) тоже обманывает, хотя служит несколько лучше Меркурия…»
— Да, я остерегся хотя бы малейшей опасности подвергнуть вашу особу, — повторил звездочет и присовокупил не без иронии: — Воистину бесценная жизнь ваша нужна всему королевству.
Вальтендорф прикоснулся губами к кубку с мальвазией и сказал:
— Что ж, в отличие от иных дворян я верой и правдой служу королю. И посему не могу умолчать, что государь по возвращении из Уранибурга прохворал восемь дней мигренью.
— Еще бы не захворать! Теперь он надолго запамятует сюда дорогу, — хохотнул полуюродивый-полуидиот и серебряными прозвенел колокольчиками.
Канцлер пропустил мимо ушей шутовское замечание.
— Чем я вызвал неудовольствие его величества? — полюбопытствовал ученый простодушно.
О, Тихо Браге, этот хитрец многопремудрый, преотменно был осведомлен о причине ужасающей мигрени, на восемь дней и ночей оторвавшей молодого короля Христиана от первостепенной важности государственных дел.
Изгнание
О чем бы ни шла твоя речь — Ни в чем королям не перечь.
Молодой король соблаговолил посетить Уранибург в сопровождении свиты, пышной, как золотистые локоны супруги тайного королевского советника.
После осмотра Небесного замка его величество изъявил волю наградить своего звездонаблюдателя, затмившего славу всей ученой Европы, золотым поясом, золотой табакеркой и, сверх того, беседой на астрономические темы.
— Никакая иная наука не пользуется в такой мере милостью… э-э… — Голосок его величества пресекся: заведомо затверженная изящная фраза вылетела из головы государя.
— …коронованных особ, как звездословие, — зашептал повелителю на ухо тайный советник.
— Никакая иная наука не пользуется в такой мере милостью коронованных особ, как звездословие. Деянья твои преумножили славу нашего королевства, — уже увереннее продолжал государь. — Одно нам невдомек. Мы заметили, что славный Уранибург возлежит наподобие громадного квадрата, углы коего устремлены на четыре стороны света. Не так ли?
— Вы правы, как всегда, ваше величество. На север, восток, юг и запад устремлены углы, — ответил ученый.