Мэстлин. Ваша честь, сей пункт обвинения, как, впрочем, и все остальные, ничем не доказан. Некий Кеплер, о коем вы упомянули, имеет важные заслуги пред Священной Римской империей. Он один из самых почитаемых ученых в христианском мире. С ним состоит в переписке синьор Галилео Галилей, известнейший астроном и механик.
Инквизитор. Трибуналу нет дела до чужеземных связей сына сей закоренелой, закоснелой ведьмы. Пусть обменивается посланиями хоть с самим султаном турецким.
Мэстлин. Но ежели синьор Галилео, а он один из приближенных к особе его святейшества римского папы, узнает…
Инквизитор. Не узнает! Вынужден вам напомнить параграф четвертый Почтового устава. Корреспонденция, содержащая в себе упоминание о процессах и приговорах святейшей инквизиции, задерживается цензурой и сжигается.
Мэстлин. Устав не распространяется на дипломатическую почту. Не исключено, что именно таким путем синьор Галилео проведает о беспримерном процессе над матерью звездочета Кеплера. А затем оповестит всю просвещенную Европу…
Инквизитор. Не пытайтесь шантажировать трибунал! Кто из послов захочет осквернить дипломатическую почту вестями о процессе над колдуньей? Никто.
Мэстлин. Осмелюсь возразить, ваша честь, такое лицо существует.
Инквизитор. Кто же он?
Мэстлин. Джульяно де Медичи, посланник тосканский при пражском дворе.
Посланец от звездного мира
В голове животных зияют семь отверстий, или окошек, через которые воздух вступает в храмину тела, дабы освещать, согревать и питать ее. Эти окна: две ноздри, два глаза, два уха и один рот. Так же точно и в небе сияют две благоприятные звезды — Юпитер и Венера, две немилостивые — Марс и Сатурн, две светлые — Солнце и Луна и одна неопределенная и посредственная звезда — Меркурий. Известно затем, что существует семь металлов, семь дней недели и т. д. Отсюда, равно как и из множества других явлений природы, исчисление которых было бы обременительно, мы усматриваем, что и планет должно быть непременно семь.
Джульяно де Медичи, посланник тосканский при пражском дворе, почитал себя человеком образованным. А ежели не скромничать — то и высокоученым. Как иначе назвать того, кто ночи напролет добывал философский камень, кто ловушку соорудил для поимки нечистой силы, кто — страшно сказать! — втайне перелагал с французского на родной итальянский сочиненьице магистрата Алькорфрибаса Назье[31], богохульственную «Повесть об ужасающей жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля»?
За тридцать годов дипломатической службы немало помотался по белу свету Джульяно, много чего насмотрелся, и не упомнишь всего. После хождения за тридевять земель, к Великой стене китайской, после плаваний в Индию, вокруг берегов Ливии, после россказней странников, мореходов, паломников — чему еще мог удивиться мудрый посланник? А вот, поди ж ты, как отрок удивился.
Удивило посланника письмо от закадычного друга Галилео, сына Винченцо Галилея. Не первый год обменивались вестями друзья, не впервой делились секретами. Однако на сей раз хитроумный звездогадатель вознамерился, судя по всему, подшутить над высокоученым дипломатом.
«Месяцев десять назад до меня дошло известие, — сообщал Галилей, — будто какой-то нидерландец изобрел инструмент, с помощью коего весьма отдаленные предметы наблюдаемы столь же отчетливо, как и близкие. Это заставило меня задуматься над тем, как бы самому изготовить подобный инструмент… Поскольку я не жалел ни труда, ни денег, то мне удалось изготовить такой прибор. Благодаря ему предметы кажутся мне в тысячу раз больше и в тридцать раз ближе, чем если рассматривать их невооруженным глазом…» Далее в письме уведомлялось, что наблюдения звездного неба посредством зрительной трубы принесли нежданные, ни с чем не сравнимые плоды. За один только январь нынешнего 1610 года были обнаружены горы на Луне, бесчисленное множество звезд в Млечном Пути и, главное, несколько новых планет, обращающихся вокруг Юпитера.
Тут Джульяно де Медичи письмо отложил в сторону, даже не дочитав до конца, и призадумался. Пусть Млечный Путь никакое не молоко богородицы и не дорога в ад, а всего лишь скопище звезд. Тосканский посланник не настолько глуп, дабы верить рассказням богословов. Но лунные горы! Новоявленные планеты!.. Конечно, о подобной новости следовало бы оповестить императора. Но ведь только заикнись, упомяни о лунных горах при дворе — на смех подымут, освищут, с потрохами слопают. Эх, попал, мол, пальцем в небо, посланник тосканский! А умолчишь об инструменте — опять-таки закавыка: почему-де новость не сообщил владыке дружественной державы?
Сомнениями одолеваемый, приказал Джульяно закладывать карету. Поскакал к Иоганнесу Кеплерусу, математикусу. Не ахти как знатен Кеплерус, хотя и унаследовал по смерти Тихо Браге звание имперского астронома. Шумных пиров не закатывает, в камзоле, разукрашенном каменьями драгоценными — рубинами, жемчугами, смарагдами, сапфирами, — не щеголяет. Зато скромен, приветлив, ни пред кем не заискивает, не льстит никому. По части же звездозакония сведущ замечательно, далеко обставит всех астрономов европейских, взятых вместе. Об этом отписывал посланнику еще несколько лет назад Галилео, сын Винченцо. И в этом же самолично убедился дипломат из прежних своих бесед с математикусом…
Кеплеруса застал посланник в звездоблюстилище. Имперский астроном сидел у камина и в задумчивости тасовал карточки с написанными на них крупными буквами.
«Довольно-таки престранное занятие», — подумал Джульяно и вежливо осведомился:
— Головоломку, герр Кеплерус, для сынка составлять изволите?
Иоганн Кеплер поднялся, поприветствовал итальянца.
— Соотечественник ваш, синьор Галилео, загадку прислал намедни. Загадка-то оказалась из хитроумных, доложу я вам, — отвечал он, протягивая гостю листок разлинованной бумаги. На листке строго по алфавиту выстроились буквы:
ААААА Б В ДД ЕЕЕ Й ЛЛЛЛ М НННННН ООО П Р СС ТТТ ЮЮЮ Я.
— Удалось ли составить нечто осмысленное? — поинтересовался Джульяно де Медичи.
— Вроде бы сложилась одна фраза. И, замечу, довольно несуразная:
САМУЮ ОТДАЛЕННУЮ ПЛАНЕТУ Я НАБЛЮДАЛ ТРОЙСТВЕННОЮ.
— В чем же несуразица сей фразы, герр Кеплер?
— Самая отдаленная — стало быть, о Сатурне идет речь. Согласитесь, синьор Медичи, что увидеть на место одного Сатурна сразу три планеты вряд ли возможно. Панорама небес неизменна в протяжении тысячелетий. И древние египтяне, и Клавдий Птоломей, и мы с вами — все лицезрели и лицезреем во вселенских высях одно и то же. Ведь острота нашего зрения ничуть не увеличилась со времен древности.
Посланник спросил равнодушно, как бы не придавая значения вопросу:
— Неужто нет путей сколь-нибудь увеличить сию остроту?
Иоганн Кеплер пристально взглянул на дипломата, намереваясь постичь, куда тот клонит. Но хитрый лис Джульяно вовремя глаза отвел.
— Помнится мне, Роджер Бэкон упоминал о чем-то подобном. Жаль, запамятовал я, где именно. И потом еще Порта, в «Натуральной магии». — Имперский астроном отыскал на полке нужную книгу, бегло ее полистал. — Так и есть. Вот искомое место: «При посредстве вогнутых стекол можно весьма отчетливо наблюдать далекие предметы. При посредстве стекол выпуклых — близкие предметы. При сочетании надлежащим образом выпуклого и вогнутого стекла вполне представилась бы возможность видеть все предметы и увеличенными и вместе с тем отчетливыми».
— Ежели не секрет, что вы думаете по сему поводу? — заговорил после некоторого молчания Джульяно.
— Я не слишком склонен доверять таким блестящим обещаниям Порты, — отвечал математикус, перекладывая в который раз карточки с буквами. — Хотя, синьор Медичи, чудеса и здесь не исключены. Сказывали мне нищие, будто в прошлом году на ярмарке во Франкфурте голландцы торговали диковинными приборами. И будто бы в сии приборы представлялись удаленные предметы весьма близкими…