Красс удивленно заметил:
— Это же тридцать пять миль!
От гнева у меня на лице заходили желваки.
— Мне это известно! — оборвал его я.
Красс бросил на меня быстрый взгляд, полный на удивление искреннего восхищения.
— Есть! — сказал он, развернулся и принялся с трудом, отдуваясь и пыхтя, забираться в седло большой гнедой кобылы.
Я услышал его хриплый голос, выкрикивающий приказы по рядам, и ответы центурионов. Заиграл трубач, топот ног отозвался в соснах эхом. Я натянул узду моего коня и медленно зарысил вперед, аккуратно объезжая камни, которыми была усеяна крутая горная тропа. Через некоторое время меня догнал Красс. Он ничего не говорил, пока мы не съехали на плоскую равнину, — только смотрел вперед, улыбался и фальшиво напевал себе под нос какую-то мелодию.
Но несмотря на всю ту скорость, что мы могли развить — тридцать человек упало замертво по дороге, — давно наступил полдень, когда мы остановились на расстоянии выстрела из лука у Коллинских ворог. На горизонте собирались темные дождевые тучи, ноябрьский день медленно угасал, подобно умирающему пламени. На юге, за Эсквилином, самниты и луканы смыкали свои ряды. Мы подошли вовремя — они еще не предприняли попытку пробиться в город. Я напоследок переговорил с Крассом, а затем мы двинулись вперед, устало и непреклонно, к последнему и самому ужасному сражению гражданской войны.
Когда последний дневной луч исчез за далекой полосой горизонта и наши охрипшие трубы протрубили атаку, мы ринулись вперед, навстречу первому бою под стенами Рима: мечущаяся, сражающаяся, воющая масса людей, погружающихся в темноту, — самниты, луканы, римские легионеры в кровавой и запутанной неразберихе.
Я вел левое крыло, неопытные отряды. Всю ответственность я взял на себя. Мы дрогнули, отступили в замешательстве назад. Копья свистели, пролетая в воздухе, — сердитые змеи, выжидающие момента, чтобы ужалить. Шум был оглушительный, а ночной ветер дул нам в спины, словно бушевало море.
Я ехал на белом жеребце, который был ясно виден, словно привидение в вечернем тумане. Запах крови стоял в моих ноздрях, искры летели от ударов стали о сталь. Конь ринулся вперед, когда мои погонщики стали стегать хлыстами по его крупу. Копья застревали в моем плаще, позади меня. Судьба. Но мы были вынуждены отступить назад, далеко от городских стен, — лица, белые от паники, мой конь осторожно ступал по невидимым мертвым телам, раненые извивались и выли, когда подбитые гвоздями сапоги топтали их живую плоть.
Как долго длилось сражение? Два часа, три? И в наших ушах все время завывал ветер да звучали крики почуявших кровь луканских крестьян. Кровь стекала по руке, держащей меч. Моя? Их? Мое сердце колотилось, плечо болело, рот пересох от гнева и отчаяния.
Назад, медленно назад! И луна зловеще светила красным светом, поздняя луна урожая, выглядывающая сквозь нагромождение туч, кровь, запекшуюся черным на покрытых тенями агонизирующих лицах, похожих на черепа в проблесках холодного света. Золотое сияние в лунном, шепот серебряного дождя стрел. То здесь, то там возникало пылающее копье, летящее, словно метеор, гаснущее с быстрым шипением под ногами.
Медленно, непрерывно сражаясь, мы отошли к нашему лагерю у Храма Венеры, но там устояли, и в полночь враги отступили. И там через час меня нашел гонец от Красса.
Правое крыло одержало большую решающую победу, а я и не знал об этом!
Красс отогнал самнитов на пять миль от Рима, туда, где встречаются Тибр и Аниен[153]. Он взял в плен три тысячи солдат и ждал моих распоряжений. Однако Красс и его легионеры голодны и не имеют никакого продовольствия. Он был бы благодарен, если бы я послал ему провизию. Он с нетерпением ждет встречи со мной на следующее утро.
Это был великий день для Рима.
Я автоматически отдавал приказы. Гонец смотрел на меня во все глаза, любопытный, немного напуганный, удивленный, но все же осторожный. Он усердно отсалютовал мне и отбыл. Факелы вспыхнули в ночном ветре с моря.
Марк Красс выиграл сражение у Коллинских ворот. Красс. Осторожный приспособленец с серым лицом. Аргентарий. Красс. Ты и это предвидела, Фортуна?
На рассвете предводители луканов, услышав о победе Красса, отправили в мой лагерь парламентеров с официальным предложением об их сдаче. Я принял это предложение и отдал приказ обезоружить их. Взял конный отряд и поскакал до Аниена — в утреннем воздухе с запавшими глазами, небритый, — чтобы поздравить Красса. Война была закончена, и Рим был моим. Но мысль о Крассе не доставляла никакой радости, лишь вызывающее тошноту признание, что в конце концов победа осталась не за мной.