Обращение к ленинским принципам и организационным основам большевизма было типичным и популярным аргументом всех оппозиций в РКЩб)-ВКП(б) в первые десять лет после ее октябрьской победы. Лишь оттесненные от рычагов реальной власти в результате аппаратных интриг сторонники «рабочей оппозиции», Троцкого, а позже и Зиновьева с Каменевым вспоминали о внутрипартийной демократии и равенстве всех секций Коминтерна. Тот же Радек неоднократно принимал участие в «чистках» КПГ и других компартий, пока очередь не дошла и до него самого. В условиях неограниченного господства партаппарата «старые большевики», еще недавно сами диктовавшие правила поведения партийным «низам», после перехода в оппозицию к Сталину оказывались генералами без армии.
На положение тех же «низов» были сведены и зарубежные компартии, лидеры которых уже не представляли себе их существования без идеологической и материальной поддержки из Москвы. Реальный механизм принятия решений российским Политбюро оставался для них тайной за семью печатями. Исключения можно было бы пересчитать по пальцам, и одним из них оказалось обсуждение германского вопроса 18 декабря 1923 года. Присутствовавшие на нем члены КПГ услышали в словах Радека явный протест против складывавшейся системы: «Точка зрения т. Сталина означает запрет членам РКП обращаться к Коминтерну по вопросам жизни и смерти русской партии, а также Интернационала, являясь таким образом полным отрицанием основ Коминтерна».
После этого с практикой участия в работе Политбюро членов зарубежных компартий было покончено. Члены «тройки» стали проводить отдельные, фактически фракционные совещания с находившимися в Москве «правыми» и «левыми» германскими коммунистами. 27 декабря проект тезисов Зиновьева был одобрен, а по поводу Радека было заявлено, что его позиция «не выражает мнения ЦК РКП»44 . В том же решении Политбюро шла речь о «соглашении с большинством германского ЦК на основе сотрудничества с левой». На самом деле это означало передачу лидерства в КПГ ультралевым элементам во главе с Рут Фишер и конец «радековского» периода в истории этой партии.
В германском вопросе осенью 1923 года оппозиция Троцкого потерпела первое серьезное поражение, хотя о нем и не стало ничего известно рядовым членам партии. На следующий день после решающего заседания Политбюро Радек, Пятаков и Троцкий выступили с контрпроектом резолюции об уроках «германского Октября». 29 декабря Троцкий заявил протест по поводу давления на членов ЦК КПГ: «Особенно опасной представляется мне ультимативная попытка заставить германскую партию принять за основу резолюцию Политбюро, принятую без участия немецких товарищей». Но это были лишь арьергардные бои - в середине января 1924 года победу сталинско-зиновьевской «тройки» закрепили решения Пленума ЦК РКП(б) и расширенного Президиума ИККИ.
Описанные события стали серьезной вехой в истории не только германской, но и российской компартии. Конфликт личных амбиций среди узкой группы потенциальных преемников Ленина лишил партию той способности концентрировать силы на решающем участке борьбы, которая помогла ей одержать победу в гражданской войне. Попытка перенести этот опыт на европейскую арену, в Германию, была обречена на провал уже потому, что там отсутствовали объективные предпосылки революции. Но «оказание помощи» в том объеме, который предусматривался октябрьскими постановлениями Политбюро, вполне могло привести не только к обострению советско-германских отношений, но и к новой европейской войне.
Парадоксально, но именно тот факт, что руководство партии большевиков в этот момент оказалось парализованным внутренним конфликтом, уберег СССР от принесения новых колоссальных жертв на алтарь мировой революции. Вряд ли можно говорить о сознательном «саботаже» кремлевскими лидерами «германского Октября», однако объективно они действовали наперекор той концепции решающего штурма, которая принесла им победу осенью 1917 года.
«Перерождение» большевистского руководства, о котором вскоре заговорил Троцкий, диктовалось не только и не столько нараставшим государственническим подходом к международной политике. Опыт поражений, подобных германскому, подталкивал лидеров партии к пониманию их причин как чисто внутренних, порожденных тем или иным «уклоном». Тезис о том, что «враг среди нас», стал не последней движущей силой на пути, ведущем к сталинскому тоталитаризму.
Не имея прочных связей в верхушке партии, к которой он пришел лишь в 1917 году, Радек после своего германского поражения оказался не у дел. Решением Исполкома Коминтерна ему было запрещено любое участие в делах германской партии. Ему, «последнему интернационалисту», отказывали в любых поездках за рубеж. Даже свой кабинет в здании ИККИ на Моховой бывший секретарь Коминтерна смог отстоять с большим трудом. Радек жил, перечитывая каждый день горы газет и занимаясь политической публицистикой. Пятый конгресс Коминтерна, состоявшийся летом 1924 года, фактически поставил крест на его политике единого рабочего фронта, подтвердив зиновьевскую трактовку рабоче-крестьянского правительства как синонима диктатуры пролетариата.