Все это звучало смехотворно, и ответить мне следовало, без сомнения, так, как рекомендовал Шуази-Легран: дать пенделя под зад или что-нибудь в таком роде. Однако к тому времени я уже стал чуть ли не чемпионом по развешиванию ушей, и причин тому было две. Первой была ссылка на сборник стихов моего прапрадеда, я не мог думать о ней без изумления. Вторая была простым совпадением (а я очень внимателен к совпадениям): городом, в который мне следовало отправиться по указанию Шошаны Стивенс, был Нью-Йорк («какое счастье, что ты помнишь о нашей поездке туда!» — сказала Марьяна). Так вот, утром того же дня, когда мы Шошаной Стивенс познакомились, Шуази-Легран предложил мне съездить в Нью-Йорк, чтобы написать небольшой репортаж о последствиях атаки террористов 11 сентября. Мы собирались напечатать серию небольших рецензий на несколько книг по этой теме, а мой репортаж позволил бы подвести общий итог. Я сначала уперся рогом: будь то Нью-Йорк или нет — я очень не люблю командировки, да и тема эта меня не вдохновила, но на следующий день согласился, после того как рассказал Шуази-Леграну обо всем. Впрочем, я не стал говорить ему, что у Шошаны Стивенс была нелепая идея тоже отправить меня именно в Нью-Йорк. Не знаю точно, почему я умолчал об этом, — скорее всего, постеснялся назвать причину, по которой вдруг согласился принять его поручение, от которого отпирался накануне, но он более-менее догадался сам.
Я говорил себе: «Завтра расскажу Марьяне, она может оценить все это объективно, со стороны, она мне поможет». Марьяна, в итоге, не сказала особо ничего такого, что могло бы мне помочь (да и в чем могла бы заключаться такая помощь?), она просто слушала, поддакивала, разделяла мои удивление и изумление, мои сомнения, однако сам факт того, что могу разделить все это с близким человеком, и даже, на несколько часов ранее, с Шуази-Леграном, хоть немного меня успокоил — по крайней пере, позволил убедиться, что все это не приснилось мне, позволил «перезагрузить» беседу, которая, круг за кругом, порой в течение минуты, представлялась мне невероятной, дурацкой, увлекательной или смешной, найти для нее место в памяти среди менее сомнительных событий повседневности. У нашей встречи с Шошаной Стивенс имелись «перед ней», «в течение» (даже если в рамках этого «в течение» время как будто сжалось или частично улетучилось) и «после нее». Вечером я поужинал в одиночестве, слушая фрагменты из «Страстей по Матфею»[33], они помогли придать хоть немного смысла этому странному дню, затем вышел из дому и взял в кинопрокате боевик Клинта Иствуда «Имя ему Смерть»: люблю его фильмы, а этот раньше не видел. Я думал, это обычный вестерн, но оказалось — история призрака, вернувшегося в наш мир ради мести. Впрочем, день выдался такой, что это меня совсем не удивило. Потом улегся спать, и спалось, в общем-то, неплохо, — сказал я Марьяне, — утром был в редакции, а теперь, как видишь, у тебя.
Некоторое время спустя я рассказал ей о двух моих недавних снах, «подземном» и «сибирском», а также о том, что каждый из них, ветвясь тревожными совпадениями, как-то очень уж уместно перекликается со странным рассказом Шошаны Стивенс и с ее «картографической» статьей о переселении душ.
— Вот поэтому-то ты и слушал ее до самого конца, — сказала Марьяна. — Возможно, как раз эти два сновидения, взволновавших тебя, разбудили интерес к неизведанному, а твою обычно чрезмерную недоверчивость, наоборот, усыпили, они-то и заставили тебя впустить Шошану Стивенс, слушать ее, поддерживать разговор, выпрашивать продолжения, выжимать их нее подробности.
— «Выжимать»? Ты преувеличиваешь, — пробормотал я рассеянно, сосредоточив внимание на указательном пальце: он проплыл по холмам ее грудей, спустился на живот, задержался, делая круги, у пупка, потом к нему присоединились средний и безымянный пальцы, мизинец, все четверо стали мягко ласкать бедра Марьяны, восхитительно гибкую талию, скользкое зернышко на ее коже, едва различимое в ночном свете, пробивавшемся с улицы между шторами.
— А потом ты, возможно, снова станешь писателем, — прошептала она. — Это вот и означал твой сон, согласен?
Я ничего не ответил, слишком занятый поглаживанием ее бедер.
— Так и есть, — продолжила она, вдруг приподнявшись на локте, лицо окунулось в свет уличного фонаря.
Передо мной ее бюст — белый, изящный, невыразимо желанный. Стал ласкать ее груди.
33
«Страсти по Матфею» — одна из вершин классической музыки. Пасхальная оратория Иоганна Себастьяна Баха (1685–1750) для солистов, двух хоров и двух оркестров (в другой версии — для двух органов), по структуре близка жанру оперы. Отрывки из «Страстей» звучат в фильмах Дж. Лукаса, А. Вайды, Ж.-Л. Годара, П. П. Пазолини, М. Скорсезе, В. Вендерса, Р. Скотта, в трех картинах А. Тарковского. Ужин героя книги под эту музыку, возможно, намекает на «тайную вечерю».