Капля в море, конечно, подумал я, но повоюем. При всем моем уважении к латыни и римской культуре, дохлый Катон мне очень даже напоминал дохлого же Маккейна из моего времени, а политика Рима до боли напомнила таковую той самой страны, где я провел часть своей юности. Тогда я и пообещал себе, что сделаю все, чтобы Карфаген не был разрушен. И неожиданно для самого себя спросил у Ханно:
– А как называется Карфаген на вашем языке?
– Карт-Хадашт. Это означает «Новый город». Первым городом в этих местах, основанным переселенцами из финикийского Тира, стала Ытикат, которую римляне именуют Утикой. Но расположение Карт-Хадашта оказалось намного более удачным, и Новый город стал нашей столицей.
Значит, подумал я, Новгород, а Утика – что-то вроде местной Ладоги.
– Римляне вроде высадились именно в Утике? – припомнил я историю Третьей Пунической войны, которую, если честно, знал весьма отрывочно.
– Именно так, – с грустью сказал Ханно. – Их шофеты – так называются верховные правители – перешли на сторону врага в обмен на обещание, что горожанам сохранят все их права и привилегии, а их Совет старейшин просто поставили перед фактом. Тогда наш Совет послал к римлянам делегацию, которая умоляла их заключить мир, пообещав им практически любые уступки. Их консул Луций Кальпурний Пизон Цезоний[8] потребовал, чтобы мы передали им все наше оружие и все боевые корабли, сказав, что этого будет достаточно для достижения мира. Большинство нашего Совета на это согласилось.
– И это ничего не дало.
– Нам – ничего. Я уже знал, что римлянам доверять в таких делах нельзя, проголосовал за войну – и оказался прав. Римляне оружие взяли, но выставили новые условия – разрушить город и где-нибудь основать новый, но не ближе чем за десять римских миль от берега, а это около пятидесяти тысяч шагов. Это означало бы конец Карт-Хадашта. Тогда мы каким-то чудом восполнили то, что им отдали, и даже выиграли несколько битв – в море, на Тунесской лагуне и в Нефере. Но наши враги, так мне кажется, решили пока не вести активных действий, зато теперь всячески пытаются помешать нашей торговле с другими странами. А без торговли у нас в городе не хватит даже еды.
– Я готов помочь, чем смогу. А я кое-что могу.
– Кола, – чуть поклонился он, – это же не твоя война.
– Ханно, ты знаешь, для нас, русских, несправедливость – зло. Я мог бы, конечно, уйти к римлянам: мол, я ваш, буржуинский. – Слова «буржуинский», понятно, в латыни не было, и я его заменил на «любитель Рима». – Но я буду сражаться за вас, как смогу. И если надо, отдам свою жизнь. Лишь бы не было как…
Я хотел сказать «как в нашей истории», но вовремя остановился.
Ханно же посмотрел на меня и сказал:
– Кола, тогда нужно сделать вот что. Иностранец обязан получить пропуск в город, а особенно в Бырсат, иначе он не может оставаться за третьим периметром стен и в Бырсате на ночь. Тебя мы оформим как нашего гостя – это даст тебе право на пребывание внутри крепостных стен и в Бырсате в течение трех месяцев. Этот пропуск можно будет продлить.
Здание Совета старейшин – так на самом деле именовалось то, что римляне и греки называли карфагенским Сенатом – находилось на краю Бырсата, недалеко от въезда в эту часть города. Назывались старейшины, как мне рассказал Ханно, «дирим» – «великие». Часть из них были делегатами великих родов, часть – от гильдий купцов и ремесленников, а еще были выборные делегаты, которых выбирали все граждане города мужского пола. Причем, по словам Ханно, выборы, как правило, проходили честно, в отличие от Рима.
Но эти самые дирим имели лишь опосредованную власть. Правили городом два шофета, сиречь судьи, но по всем основным вопросам они были обязаны советоваться со старейшинами, и если они не могли прийти к консенсусу, то решал Совет. Но у Совета не было права законодательной инициативы. Зато именно он принимал решения по вопросам гражданства и законности пребывания в городе.
Ханно провел меня в нечто вроде секретариата, где пожилой писец взял свиток и спросил у меня, как меня зовут, – это даже я понял. Я и сказал: «Николай, сын Алексея». Тот еще что-то спросил, на что Ханно ответил: «Русия». Писец переспросил, и Ханно начал что-то ему рассказывать, причем я понял лишь «нет, не римлянин». Писец что-то записал в свитке, потом с улыбкой сказал, как мне перевел Ханно, что пропуск будет готов через час.
И мы пошли в небольшую харчевню рядом со зданием Совета. Было на удивление чисто, а еще, что меня приятно удивило, при входе служка полил нам на руки из кувшина. Еда была простой, но очень вкусной: мясо со специями, какие-то овощи и местное вино, оказавшееся достаточно неплохим, но весьма густым, – его, как и в Риме, полагалось разводить водой.
8
Lucius Calpurnius Piso Caesonius произносилось примерно «Лукиус Кальпурниус Писо Кайсониус», но в русском принята немецкая озвучка.