— Какие посторонние?! Такие же больные, как вы!
— Такие, да не такие… — туманно отвечали им, намекая на что-то, что не требует особых пояснений, а должно быть понятно и так.
Болельщики помаленьку раскалялись, тем более что из холла уже доносился голос комментатора, рассказывающего о составе команд.
Намеки сделались, если так можно сказать, острее и приняли слегка медицинский характер: мол, если у кого в голове непорядок, то и разговаривать с ним по-хорошему бесполезно — таким не телевизоры в палаты ставить, а стены надо обить подушками и руки посвязывать, чтобы ни себя, ни других не перекалечили.
«Нервные», докуривая у крылечка, только посмеивались.
Но вот один из болельщиков, не выдержав, поднялся на крылечко и потянул дверь на себя. И тут из кучки курильщиков выпередился тощий, высокий парень. Правой рукой он начал делать такие движения, будто крутил заводную ручку автомобиля; левая рука вцепилась в его собственную прическу, а глаза завращались, зашарили по сторонам в поисках, очевидно, чего-нибудь острого или тяжелого.
— А-ба, а-ба… уд-ди… ыы-ых… уд-ди т-сюда, — сказал парень и толкнул агрессора.
Толкнул он его не сильно, но агрессор, словно развернувшаяся пружина, отскочил метра на три. Болельщики тоже попятились. Даже «нервные», с недоумением глядя на своего коллегу, слегка от него откачнулись. Вокруг парня, словно по повелению невидимого дирижера, образовалась мертвая зона, зловещий круг, ступить в который никто не решался.
Парень поднялся на крыльцо, лицо его приняло нормальное выражение. Он ласково погрозил болельщикам пальцем, как грозят нашалившим детям, и проникновенно сказал:
— Н-н-нельзя… Б-б-больно будет…
С этими словами он скрылся за дверью. За ним, тревожно переглядываясь, последовали «нервные». Парня они обнаружили скромно сидящим на его обычном месте, в уголке дивана.
— Коль, ты чего? — спросили его.
— А чего — чего?
— Да там… — Спрашивающий мотнул головой в сторону двери.
— А там — самодеятельность, — ответил парень. — Я, дядя Костя, могу хоть заику изобразить, хоть пьяного, а хочешь — тебя могу.
Дядя Костя вздохнул с облегчением.
— Ну, слава богу. А я уж подумал, что и в самом деле ты чокнулся. Знаешь, бывает так: ходит человек, снаружи ничего не видать, а внутри он уже чокнутый. Ты бы хоть полегче шутил.
— Ничего, зато теперь не полезут, — сказал парень и направился к телевизору регулировать настройку.
Дежурный врач, которому сообщили, что один из «нервных» сбесился начисто, бросается на людей и несет непонятное, застал во флигеле обычную мирную картину: больные переживали хоккей, подавая время от времени советы игрокам и тренерам.
Итак, как уже сказано, отделение неврозов было самым тихим. Ночью больные мирно спали, не требовали ни уколов, ни перевязок, и дежурная сестра тоже могла спокойно вздремнуть на диванчике возле телефона.
Вот потому-то и перешла Анна Максимовна в это отделение.
Но хоть и спокойными были дежурства, в общем, получалось, что трудилась-то она почти круглые сутки и уставала неимоверно. Усталость накапливалась к концу недели такая, что уже и внук был не в радость.
По воскресеньям Анна Максимовна отдыхала за стиркой, уборкой в доме, готовкой обеда и успевала еще покопаться на огороде возле дома. В общем, как видим, жила Анна Максимовна обычной жизнью обычной русской женщины, одной из тех, каких принято называть хорошей хозяйкой, заботливой женой и любящей матерью.
Дочка Анны Максимовны, Татьяна, понимала, конечно, что мать взвалила на себя нагрузку, какую не вынесла бы и лошадь.[2] Сто раз говорила Татьяна матери:
— Мам, бросала бы ты работу. У папы зарплата, у Саши зарплата, я через два года буду зарабатывать…
— Мне еще до пенсии — десять лет, — резонно возражала Анна Максимовна. — Если брошу, кто мне пенсию будет платить, ты, что ли, с Сашей? Ты уж давай заканчивай институт, к тому времени Андрюшка подрастет — будет полегче. А пока я справляюсь — ничего. И разговоры на эту тему больше не заводи. Думать надо было раньше, а теперь чего думать — дело сделано.
В последних словах заключался намек на раннее замужество Татьяны. И в особенности на то, что от летчика Саши дома не было почти никакого толку.
Саша летал на вертолетах сельскохозяйственной авиации — на маленьких, неторопливо, по-тракторному тарахтящих МИ-4. Летал распылять над посевами удобрения и ядовитые смеси против всяких ползучих вредителей; летал в патрульные полеты, высматривая лесные пожары. Он не принадлежал к породе современных летчиков-аристократов, которые, поправив галстук на белоснежной рубашке, разгоняют свою стоместную птичку по бетонной полосе, а спустя два-три часа приземляются у теплого моря, в мандариновых и шашлычных краях.
2
Лошадь это такое — с копытами и хвостом — слегка вымирающее животное. Последняя лошадь в Кулеминске умерла в 1975 году.