Казанова остался в одиночестве, им овладела самая черная меланхолия. Более часа пребывал он в состоянии полнейшего безволия. Затем с усилием встал и медленно взошел по лестнице с двойным маршем. В освещенной луной нише в эту ночь, как и во все другие, старый Сатурн пытался овладеть юной беглянкой. На середине лестницы Казанова остановился и вгляделся в скульптурную группу: в ночной полутьме могло показаться, что они страстно сжимают друг друга в объятиях. Ему пришло в голову, что желание — вечное свидетельство нашей слабости и несовершенства и что овладение предметом страсти лишь подтверждает наше несокрушимое влечение к противоположному полу — наиболее неизменный и, пожалуй, единственный закон жизнедеятельности человека, из которого проистекают остальные правила и установления, управляющие жизнью общества. И еще он подумал о том, что начиная со времен Солона[34] и до века, в который на свет появился Робеспьер, ни один философ или законодатель, пекущийся о справедливости и людском благополучии, не понимал, что вечный закон тяги к противоположному полу не может быть безнаказанно утеснен. Все эти безумцы, которых выдают за мудрецов, пытались истребить в нас чудесную энергию, влекущую нас соединиться с предметом вожделения и тем самым дающую способность стремиться к чему-то и многое понимать.
Подумалось и о том, что Полина и ей подобные, весь этот вооруженный народ, внезапно обрушившийся на Европу, захвативший даже Венецию, подчиняющий себе именем свободы другие народы, грабящий именем равенства, устраивающий резню именем братства, претендует установить в мире новый порядок, который, не имея ничего общего со святым несовершенством человеческой природы, будет опираться лишь на диктат так называемого разума, очищенного от любой случайности. Это такое же безумие, как и желание остановить движение небесных светил.
Казанова спустился по лестнице и вышел в парк. Он не мог и помыслить уснуть в том состоянии смятения, в котором пребывал. Сказанное Полиной задело его, словно он вдруг осознал, что его долгий земной путь и впрямь был чредой ошибок или, хуже того, низостей и обманов.
Он говорил сам с собой: то из его уст вырывалось нечто неразборчивое, то голос его крепчал, и он начинал размахивать руками.
Затем он перестал спорить со своей совестью, заставив умолкнуть обоих своих гениев — и доброго, и злого, чья бесконечная распря велась, ни к чему не приводя, на протяжении многих лет и все больше лишалась опор. Он постарался побороть свои сомнения и уныние, утешая себя, как обычно, с помощью самых приятных и льстящих его самолюбию воспоминаний.
Вот он, сорок лет назад, в доме свиданий, нанятом им неподалеку от заставы Мадлен, в стороне от шумного Парижа и нескромных взглядов: в то время он стал модной персоной и не мог позволить всяким докучным посетителям отрывать его от удовольствий.
Сколотив спекуляциями состояние под миллион ливров, он пожелал осесть и самым добропорядочным образом пустить свой капитал в рост. Обладая познаниями в химии, занялся воспроизведением на шелковых тканях способом набивки тех прекрасных рисунков, которые лионские мастера выделывали медленным и трудным ткачеством, отчего та же продукция получалась у него менее дорогой.
Словом, он сделался заправским делягой. Но Казанова не был бы самим собой, если бы к почтенному и прибыльному заведению — мануфактуре, возвышающей его в собственных глазах, не добавил бы удовольствия царствовать над двумя десятками работниц, хорошеньких как на подбор, старшей из которых не было и двадцати пяти. Расчетливый предприниматель и опытный химик, которым он стал, следуя за своим добрым гением, к сожалению, не одержал верха над султаном в гареме, который проснулся в нем под влиянием его злого гения.
С его темпераментом и ярко выраженным вкусом к разнообразию двадцать юных соблазнительных дев представляли собой камень преткновения, о который что ни день разбивались его благие намерения. Он проявил интерес к большинству из них, они же воспользовались его интересом, чтобы как можно дороже продать ему свою снисходительность. Планка была завышена в самом начале, с первой из них, и все последующие, по ее примеру, требовали от него дома, мебель, деньги, драгоценности. Каприз его обычно длился не более недели, и стоило ему бросить взгляд на новую фаворитку, он забывал всех предыдущих, продолжая, однако, выполнять их требования. Это завело его так далеко, что, не успел он оглянуться, на имущество мануфактуры был наложен арест. Ему оставили только самих дев, чье содержание сочли весьма разорительным. Он потерял и дом в Маленькой Польше, и лошадей, и экипажи, словом, все, что имел, и только что не угодил в тюрьму.
34
Солон (640–558) — афинский законодатель и поэт, один из греческих мудрецов. Его реформы были первым шагом к демократизации афинского социального строя.