Нынче этот период жизни, невзирая на плачевный конец, вспоминался как один из самых ярких, который в конечном итоге доставил ему больше наслаждений и развлечений, чем все доводы разума. Всю жизнь он был неспособен сожалеть о чем-либо, но под старость стал жертвой ностальгических чувств, вызванных многими причинами. Как и прежде, мечтал он о славе и состоянии, но теперь мечтать приходилось как бы задним числом. Он жил то как принц, то как бродяга, а оканчивал свои дни чем-то вроде слуги, поскольку быть нищим бродягой более недоставало сил. Граф Вальдштейн был так добр, что взял Казанову на свой кошт, пусть и не совсем того, каким он когда-то был.
Его неприкаянная душа, сосланная в чуждую ему эпоху, находила успокоение в аллеях обширного парка подальше от людского жилья. Странная тишина нависла этой ночью над владениями графа и над округой. Небо оставалось по-прежнему чистым и лишь к востоку освещалось вспышками то ли зарниц, то ли молний. Он сел на пень на обочине лужайки, образовавшейся после того, как здесь потрудились лесорубы, и так и замер до самого рассвета, будто лист в безветренную погоду. Мысленно он долго был со своей гостьей, чья тонкая и благородная душа так легко настроилась на лад его души, затем стал думать о Полине, которая, казалось, вбила себе в голову отомстить за всех женщин, чью любовь он снискал. Затем в памяти вновь всплыла Генриетта — единственная из всех возлюбленных, с которой он не хотел бы разлучаться во всю свою жизнь. Слезы навернулись ему на глаза, он не стал их перебарывать, и поэтому его дыхание оставалось ровным. Он и не чувствовал, что плачет. Трудно было бы ему сказать, счастлив ли он этой ночью, как, впрочем, и все другие ночи на протяжении тех двенадцати лет, что он пребывал в замке Дукс ничтожным призраком среди сонма прославленных привидений из рода Валленштейнов.
Хладная заря застала его все в той же позе. Он вздрогнул и пришел в себя. И тут в нескольких шагах от него в чащобе послышался шум, словно кто-то продирался сквозь нее. Казанова затаил дыхание. Там тоже все замерло, разглядеть что-либо мешала еще не рассеявшаяся предрассветная дымка. Но сомневаться не приходилось: там прятался какой-то зверь, готовый выскочить и, как знать, наброситься на неосмотрительного любителя прогулок. Это могла быть и безобидная куропатка, и медведь — из тех, что водились в леске по соседству.
Казанова как вышел к ужину в камзоле и без шпаги, так и остался. Лучше было убраться подобру-поздорову с лужайки и спрятаться за толстым стволом дерева. В лесу не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, и зверь, кем бы он ни оказался, мог и не учуять его.
В Джакомо не было ничего от Нимрода[35], и в лесных обитателях он разбирался, лишь когда они попадали к нему в тарелку.
Верхушки кустарника вновь закачались, на сей раз их движение было более неспешным и размеренным. Казанова держался настороже за скрывающим его деревом. Спустя минуту кусты раздвинулись, и стало ясно, что это за зверь. Вполне безобидный и слишком хорошо известный Джакомо.
Страх его как рукой сняло, он расхохотался: вылезшее из кустов лесное чудище как будто не услышало его смеха, во всяком случае, занятия своего не прервало. На это были причины: чудище, о котором шла речь — из разряда самых банальных, — развило кипучую деятельность, не терпящую прерывания. Оно состояло из двух живых существ: Туанет на карачках с задранными по самые уши юбками и примостившимся сзади нее со своим мощным авангардом Шрёттером. Захватив укрепленное место, он предавался разбою.
Глупая девчонка не просила пощады, напротив, казалась в восторге от своего поражения и охотно сдалась на милость победителя. Триумф Шрёттера сопровождался рыком, который минутой раньше показался бы Казанове воплем дикого вепря либо дракона внушительных размеров.
При виде малышки Туанон, отданной на растерзание мерзавцу, в Казанове ничто не дрогнуло. Вкус его к удовольствиям был настолько универсален, что он мог ценить их в любом виде и даже испытывать через других. Правда, он был не в восторге, что покорителем Туанет был этот пройдоха: выходило, что он самолично открыл тому дорогу в храм невинности и, не ведая того, вручил ключи от святилища чистоты. В противоположность бытующему мнению, если чувственность и не прибавляет ума тому, у кого его нет, то прививает необузданный вкус к плотским удовольствиям.
35
Нимрод — библейский персонаж (Бытие, X, 8—11), великий охотник («Он был сильный зверолов перед Господом…»).