Они не спеша шли через поселок в сторону Дуная. Начинало темнеть. Балог показал на маленькие крестьянский домик с садом.
— Посмотри туда, Варью... Видишь, садик... Тишина, покой... Баба уток разводит, муж деньги зарабатывает, сколько требуется, в «Махарте»[6]. В декабре свинью заколют, будет мясо свое...
В голосе Балога слышалась грусть: вот у него — ни домика, ни свиньи. Варью слушал его вполуха — он все еще был занят мыслями о светловолосой девчонке. Когда они вышли из пивной, он вспомнил, что дал ей денег, сто форинтов. Значит, она могла куда-нибудь зайти поесть и упустить лучшие машины... Может, теперь она как раз вернулась на берег или к дороге... Трудно стало нынче путешествовать на попутных машинах, молодежь стонет. «Вполне может статься, что она еще здесь»,— подумал Варью и ускорил шаги. Балог чуть не бегом поспевал за ним.
Они быстро дошли до окраины. В густеющих сумерках протянулась между поселком и Дунаем серая лента шоссе. Варью посмотрел направо, посмотрел налево — светловолосой нигде не было видно. Значит, ей все же удалось в нужный момент поймать машину. И как минимум «фольксваген». Варью готов был в этом поклясться.
— Не нравится местность? — спросил Балог.
— Местность красивая, только вот...
— Что только вот?
— Пусто здесь. Чего-то недостает. Сюда что-нибудь этакое, особенное...
— Чего-чего? — спросил Балог.
— Здесь бы кстати была одна молодая ос женского пола...
— Баба, что ли?
— А, баба... Не баба, а такое специальное устройство. Для повышения настроения и придания смысла всей этой муре...
— Чокнутый ты, сынок...
— Конечно, чокнутый да еще кенгуру... Пошли лучше посмотрим на рыбаков.
Перейдя шоссе, они спустились к реке и остановились возле баркаса. Рыбаки в резиновых передниках все еще продавали рыбу, ловко доставая ее сачком из трюма. На мостках стояли в очереди двое мужчин и четверо женщин. Варью захотелось посмотреть, что они будут покупать. Один мужчина попросил судака килограмма на два. Остальные покупали вперемежку — карпов, лещей, сомят. Вечерний ветер рябил воду Дуная, мелкие волны шлепались о днища плоскодонок и баркасов. В излучине далеко за буями показались буксиры с баржами, идущие вниз по реке. Сначала в сереющем сумраке вырисовывались большие, выкрашенные в черный цвет металлические тела барж, затем на их фоне проявились белые мостики буксиров. Варью с интересом наблюдал за действиями рулевых. В излучине они то и дело принимались вертеть рулевое колесо, а когда вышли на прямой участок реки против пристани, встали спокойно, глядя по сторонам, на баркасы, на дома на берегу.
— Тоже жизнь...— сказал Балог, кивая в сторону барж.
— А что, не такая уж плохая жизнь,— отозвался Варью.
— Сорок лет — вниз-вверх по Дунаю... От Регенсбурга до Черного моря. Жен с собой возят, пеленки сушат на палубе...
— Ну и что? Плохо это? Пьют пиво, мясо рубают. Рыба всегда, жареная, вареная... Мы разве лучше живем?
— Мы? Ну, об этом не будем... Не проголодался еще?
— Проголодался. Кишки слиплись.
Они не торопясь шагали по берегу. Ветер нес с воды запах рыбы. В плоскодонках часто забывали мелочь, приготовленную для приманки, и она гнила там, в мелких лужицах на дне. Запах был остр, но не неприятен. Он напоминал запах реки где-нибудь в излучине или возле песчаной косы, куда во время волнения выбрасывает стволы и ветки упавших деревьев.
Варью и Балог выбрали столик на открытом воздухе. Отсюда видна была вся излучина, от Мадочи до Усода. Они ели уху, а на второе — творожную чусу. После чусы Варью заказал литр пештского рислинга и бутылку содовой. Сидели, потягивали фрёчч. После третьего стакана Балог заговорил:
— Вот болтаемся мы, Варью, по стране как дерьмо в проруби. То в один конец едем, то в другой — только приехать никак не можем. А мне ох как охота куда-нибудь приехать. Чтобы домой, к себе...
— Приехать? И — конец... Так, что ли?
— Конец? Почему конец?
— Мы в пятидесятых годах на Вацском шоссе жили... Я из окна целый день на машины смотрел. Как они все едут, едут куда-то... А я дома сижу взаперти... Отец тогда в больнице лежал, мать с сеструхой работали. А я из окна на машины смотрел. А они проезжали мимо... Мне тогда казалось: все интересное в мире происходит только на дороге... Там только и идет настоящая жизнь... И мечтал я тогда об одном: сесть в машину и поехать... Человек все время должен двигаться куда-то, ехать, так ведь?
— И приезжать.
— А приехать — это конец, гибель. Вы уж мне поверьте: самое главное — ехать. Остановитесь — тут все и обнаружится.