Робин Гиллеспи был типичный репортер. Он вечно выспрашивал, что-то разузнавал, и яркий блеск глаз, осторожность выражений выдавали в нем человека яркого и целеустремленного.
— Можно мне закурить? — спросил он, вытаскивая трубку и потертый кисет из кармана жакета.
— Конечно нет.
Мы замолчали, остановившись под гигантским тисовым деревом, сквозь листву которого проникал свет перед центральным входом в поместье, на прекрасной ровной лужайке, оттененной редкими деревьями, росшими здесь со времен Карла Первого. Ее окружала редкая живая изгородь из медного бука. Здесь располагалась стоянка для автомобилей посетителей (или наших хозяев, таких, как сэр Беркли), и справа, слева и позади замка были сады классического стиля с дорожками, ведущими к озеру.
Мы начали отсюда.
— Этот, — сказала я, — известен как Итальянский сад. Статуи были привезены в восемнадцатом веке, и сад разбивали вокруг них…
— Возможности Брауна, — сказал Робин Гиллеспи, — мне известны, я также знаю, что сэр Беркли отклонил предложение Пенна наполнить заново знаменитый ров. Ваш выдающийся работодатель только что прочитал книгу-гид и обратился ко мне.
— Бедный, — улыбнулась я в ответ.
— Совсем нет. Мне платят за то, что я слушаю. — Он поймал мою руку. — Но я совсем ничего не слышал о вас, с тех пор как вы приехали сюда. Не будем забивать голову историей этих статуй. — Он непочтительно похлопал по мраморной ноге драгоценной Венеры. — Меня больше интересуют взрывы и кровь. — Как бы в оправдание тому, что моя рука сделалась холодной как камень, он опустил ее, держа в своей, в карман своего твидового пиджака.
— Сейчас, Шарлотта, не правда ли?
Я кивнула.
— Говорите! Не отвечайте, что вам нечего сказать! Каждая жизнь как книга.
Я улыбалась, пока мы шли вниз по дорожке. От ласковых солнечных лучей исходило тепло, от мартовских ветров оно было укрыто тщательно подстриженной живой изгородью. Цветы в поместье распускались сначала в этом саду — жасмин и айва, японская груша, тюльпаны и нарциссы, густо засаженные клумбы золотых, пурпурных и белых крокусов. Мраморные вазы были оплетены клематисом и жасмином. Фонтаны представляли собой каскад из раковин с небольшими каменными херувимами вверху. Воздух был наполнен шумом падающей воды и ароматом весенних цветов.
— Вы родились здесь? — быстро спросил Робин Гиллеспи.
— Миль за двенадцать отсюда.
— Так вы и есть та самая Кентская Дева[1], покровительница этих земель?
Я засмеялась.
— Вот именно! Сделано в Кенте, подобно пабу.
— И деревне.
— А как насчет вас?
— О, я северянин. Ближе к болотисто-песчаному Вейкфилду.
— Где тюрьма?
— Абсолютно точно! И прекрасный собор! Но никто никогда не помнит об этом.
— Делайте ваши подсчеты, и мы устроим немного шума вокруг этой нефтяной вышки, — сказала я обнадеживающе. — Вы пришли с индустриального севера, и это все? — Я ждала, что Робин скажет «да». Я хотела думать о Билле лучше, чтобы остаться на его стороне.
— Совсем наоборот, Шарлотта. От кого-то я слышал, что я даже больше против, чем вы.
— Хорошо, — сказала я.
— А теперь давайте о вас, неразговорчивая Кентская Дева.
Я рассказала ему о работе моего отца за границей и как я всегда мечтала вернуться в Англию. О секретарском колледже и о том, как устроилась на работу здесь.
— А что думают ваши родители?
— Ничего. Они вернутся назад в Англию в конце своего турне, и они попросили присмотреть здесь в округе дом для них.
— С местным работающим на нефти центральным отоплением, — сказал он смеясь.
Я вспомнила строгое лицо Билла прошлым вечером и прошептала:
— Я предполагаю, что откуда-нибудь оно появится.
— Но не здесь, Шарлотта. Где-нибудь, только не здесь.
Мы практически приблизились к концу сада. Подъем каменных ступеней оканчивался широкой террасой, увенчанной миниатюрным античным летним домиком из камня, состоящим из плоской крыши, поддерживаемой изящными дорическими колоннами. Без стен. Именно здесь подавали чай в сезон открытых дверей. Там уже стояли железный стол и стулья. Наша дорожка проходила как раз через них по широким каменным ступеням к краю озера. Дикие утки, шилохвостки и лебеди плавали и, изящно ныряя, доставали себе еду. Мы сели рядом на последней ступени, обхватив руками колени, и наблюдали за этими прекрасными птицами. Робин с большим удовольствием потягивал трубку.