И в возвышенных чувствах
поправляю одежду чинно,
И, растроганный думой,
подхожу к певице несмело,
Про себя же мечтаю
быть в летящих ласточек паре,
Той, что глину приносит
для гнезда к госпоже под крышу!
ТРИНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Я погнал колесницу
из Восточных Верхних ворот,
Вижу, много вдали
от предместья на север могил.[21]
А над ними осины
как шумят, шелестят листвой.
Сосны и кипарисы
обступают широкий путь.
Под землею тела
в старину умерших людей,
Что сокрылись, сокрылись
в бесконечно длинную ночь
И почили во мгле,
там, где желтые бьют ключи,[22]
Где за тысячу лет
не восстал от сна ни один.
Как поток, как поток,
вечно движутся инь и ян,[23]
Срок, отпущенный нам,
словно утренняя роса.
Человеческий век
промелькнет, как краткий приезд:
Долголетием плоть
не как камень или металл.
Десять тысяч годов
проводили один другой.
Ни мудрец, ни святой
не смогли тот век преступить.
Что ж до тех, кто «вкушал»,
в ряд стремясь с бессмертными встать,
Им, скорее всего,
приносили снадобья смерть.[24]
Так не лучше ли нам
наслаждаться славным вином,
Для одежды своей
никаких не жалеть шелков!
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Все то, что ушло,
отчуждается с каждым днем,
И то, что приходит,
роднее нам с каждым днем...
Шагнув за ворота
предместья, гляжу вперед
И только и вижу
холмы и надгробья в ряд.
А древних могилы
распаханы под поля,
Сосны и кипарисы
порублены на дрова.
И листья осин
здесь печальным ветром полны.
Шумит он, шумит,
убивая меня тоской.
Мне снова прийти бы
ко входу в родимый дом.
Я хочу возвратиться,
и нет предо мной дорог!
ПЯТНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Человеческий век
не вмещает и ста годов,
Но содержит всегда
он на тысячу лет забот.
Когда краток твой день
и досадно, что ночь длинна,
Почему бы тебе
со свечою не побродить?
Если радость пришла,
не теряй ее ни на миг:
Разве можешь ты знать,
что наступит будущий год!
Безрассудный глупец —
кто дрожит над своим добром.
Ожидает его
непочтительных внуков смех.
Как преданье гласит,
вечной жизни Цяо достиг.[25]
Очень мало притом
на бессмертье надежд у нас.
ШЕСТНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Холодный, холодный
уже вечереет год.
Осенней цикады
печальней в сумерках крик.
И ветер прохладный
стремителен стал и жесток,
У того же, кто странствует,
зимней одежды нет.
Одеяло в узорах
отдал Деве с берега Ло,[26]
С кем я ложе делила,
он давно расстался со мной.
Я сплю одиноко
всё множество долгих ночей,
И мне в сновиденьях
привиделся образ его.
В них добрый супруг,
помня прежних радостей дни,
Соизволил приехать,
мне в коляску взойти помог.
Хочу, говорил он,
я слушать чудесный смех,
Держа твою руку,
вернуться с тобой вдвоем...
Хотя он явился,
но это продлилось миг,
Да и не успел он
в покоях моих побыть...
Но ведь у меня
быстрых крыльев сокола нет.
Могу ль я за ним
вместе с ветром вослед лететь?
Ищу его взглядом,
чтоб сердце как-то унять.
С надеждою все же
так всматриваюсь я в даль,
И стою, вспоминаю,
терплю я разлуки боль.
Текут мои слезы,
заливая створки ворот.
СЕМНАДЦАТОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
С приходом зимы
наступила пора холодов,
А северный ветер —
он пронизывает насквозь.
От многих печалей
узнала длину ночей,
Без устали глядя
на толпы небесных светил:
Три раза пять дней —
и сияет луны полный круг.
Четырежды пять —
«жаба» с «зайцем» идут на ущерб...[27]
вернуться
Я погнал колесницу // из Восточных Верхних ворот, // Вижу, много вдали // от предместья на север могил. — Стена, окружавшая столицу Лоян, имела двенадцать ворот, из них трое, выходивших на восток, в том числе Верхние Восточные, расположенные севернее остальных.
вернуться
И почили во мгле, // там, где желтые бьют ключи. — Желтые ключи — могила. В древности белый цвет относился к металлу, зеленый — к дереву, черный — к воде, красный — к огню и желтый — к земле. Вот почему бьющие в могиле ключи называются желтыми.
вернуться
Как поток, как поток, // вечно движутся инь и ян. — Инь и ян — темное (женское) и светлое (мужское) начало. Их сменой обусловливается движение жизни. Китайские комментаторы видят здесь, в смене инь и ян, переход от одного времени года к другому: древние считали весну и лето ян, светлым началом, осень и зиму — инь, темным началом.
вернуться
Что ж до тех, кто «вкушал», // в ряд стремясь с бессмертными встать, // Им, скорее всего,// приносили снадобья смерть. — «Вкушал» — значит пользовался снадобьями бессмертья, которые во время поздней Хань часто давали обратный эффект и даже приводили к смерти.
вернуться
Как преданье гласит, // вечной жизни Цяо достиг. — Цяо — Ван-цзы Цяо, наследник правившего в VI в. до н. э. чжоуского Лин-вана, по преданию, много лет учившийся у святого даоса и, приобрев бессмертие, улетевший от людей, как полагается бессмертным, на белом журавле.
вернуться
Одеяло в узорах // отдал Деве с берега Ло. — По преданию, дочь мифического царя Фу-си утонула в реке Ло и стала духом реки. Опа упоминается в «Лисао» Цюй Юаня. Она отдавала свою любовь, и надо думать, что упоминание Девы реки Ло означает подозрение супруга в неверности.
вернуться
Три раза пять дней — // и сияет луны полный круг. // Четырежды пять — // «жаба с зайцем» идут на ущерб. — В пятнадцатый день месяца наступает полнолуние. С двадцатого дня луна идет на ущерб. «Жаба с зайцем» символизирует луну. По народному поверью на луне живут жаба и яшмовый заяц, толкущий снадобье бессмертья. В жабу превратилась Хэн-э (или Чан-э), жена мифического стрелка Хоу-и, проглотившая хранившееся у него лекарство бессмертья и улетевшая на луну.