Наиболее яркой иллюстрацией краха сельскохозяйственной политики большевиков является постоянный фоновый голод деревни. В 1936 г. в докладных словосочетание «продовольственные трудности» опять заменяется словом «голод». С 1 января 1935 г. было отменено карточное обеспечение хлебом, введенное фактически еще в 1929 г. Однако уже в феврале 1935 г. НКВД БССР сообщал в ЦК КП(б)Б и СНК БССР о чрезвычайно напряженном положении с хлебом в ряде районов БССР. На местах снова ввели нормированную продажу, которая 25 августа 1936 г. была утверждена постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР. С мест сообщали, что сельским жителям хлеб не продают, поскольку не хватает для рабочих.
25 февраля 1936 г. нарком внутренних дел Леплевский писал в ЦК КП(б)Б о бедственном положении в ряде районов пограничной полосы БССР (Дзержинский, Житковичский, Освейский и др.), так как здесь по трудодням колхозники получили чрезвычайно мало[94]. В Мозырском округе на грани голода было 95 колхозов с 5033 хозяйствами (т. е. более 25 тыс. чел.). Здесь колхозники получили на трудодень по 80–100 грамм и уже давно все съели[95]. Голодали колхозники Туровского, Житковичского, Лельчицкого районов, были сообщения об опухолях на почве голода[96]. По данным ЦК КП(б)Б, при обследовании ряда районов (Климовичи, Кричев, Плещеницы, Логойск, Заславль, Узда, Дзержинск, Освея) было установлено, что в каждом из этих районов имеется по 7–10 колхозов, которые без оказания им помощи семенами не сумеют засеять озимый клин[97]. Продовольственной помощи у Минска просил Рогачевский район[98].
По итогам 1936 г. около 2,5 тыс. колхозов смогли выдать колхозникам на трудодень не более 300 г, эти колхозы к весне 1937 г. уже совершенно не имели ни хлеба, ни семян[99]. С начала 1937 г. в городах и местечках снова стояли огромные очереди за хлебом, в том числе за счет наплыва колхозников[100]. По данным, направленным в газету «Звязда», в 1937 г. в Минск ежедневно прибывало не менее 10 тыс. оборванных, босых, настроенных антисоветски крестьян[101]. Однако крестьяне далеко не всегда имели возможность приобрести хоть что-то как ввиду отсутствия у них средств, так и ввиду отсутствия их в списках на продажу[102]. Продовольственная помощь же оказывалась только колхозникам и, более того, по спискам, утвержденным председателем райисполкома[103].
В 1937 г. власти констатировали глубокий кризис в сельском хозяйстве. На всех пленумах 1937 г. и XVI съезде КП(б)Б обязательно фигурировали вопросы о положении единоличников, колхозников, колхозов, о том, что коллективизация фактически остановилась и никакие из задействованных прежде рычагов уже не приносят результата.
2. В преддверии показательных судов в сельском хозяйстве: декабрь 1936 – февраль 1937 г.
2.1. Слухи и страхи во время Всесоюзной переписи населения. «Всех записавшихся будут клеймить»
Всесоюзная перепись населения проводилась в ночь на 6 января 1937 г. Ее результаты не удовлетворили И. В. Сталина практически по всем параметрам: несоответствующее общее количество населения, низкие показатели грамотности и образования, недостаточно высокие темпы прироста городского населения и т. д. В результате полученные данные были объявлены результатом «вредительского проведения переписи» и засекречены, организаторы мероприятия обвинены в преднамеренном недоучете населения, объявлены врагами народа и репрессированы[104].
Одним из наиболее сложных вопросов как во время подготовки к проведению переписи, так и уже в ее процессе оказался вопрос о религиозной принадлежности – вопрос № 5 «Религия. К какому вероисповеданию принадлежит или неверующий?».
Руководство страны рассчитывало, что благодаря переписи оно сможет получить данные, которые будут свидетельствовать о победе в СССР атеизма. Организаторы переписи подчеркивали, что ответ на вопрос о религиозной принадлежности может быть неточным, поскольку человек не всегда может четко объяснить характер своей религиозности или же его ответ может быть сознательно искажен из страха перед возможными последствиями. Для переписчиков была подготовлена инструкция, в которой подробно излагалось, как именно надо задавать этот вопрос, с тем, чтобы респондент понял, что речь идет не о том, к какой религиозной группе он принадлежит формально, а о том, каковы его собственные религиозные убеждения[105], т. е. то, что было названо «реальное отношение к вере в данный момент». Переписчики должны были объяснять эту разницу переписываемым. Однако, вопреки ожиданиям властей, это только подлило масла в огонь. Особое внимание к данному вопросу вызвало настоящую панику.
104
Жиромская В. Б., Киселев И. Н., Поляков Ю. А. Полвека под грифом «секретно»; Жиромская В. Б. Демографическая история России в 1930-е годы. Взгляд в неизвестное. М.: РОССПЭН, 2001; Всесоюзная перепись населения 1937 года. Общие итоги. Сб. документов и материалов. М.: РОССПЭН, 2007. 320 с. Последующая перепись 1939 г. проводилась с учетом уроков предыдущей. Счетчикам постоянно напоминали, что главный «дефект» переписи 1937 г. – недоучет населения. Впервые в практике советского переписного дела было введено уголовное наказание за уклонение от переписи.
105
Исследователи считают, что решение о внесении вопроса о религиозной принадлежности в вопросники было сделано лично И. В. Сталиным. Возможно, это было спровоцировано наличием подобного вопроса в переписи, проведенной в Германии в 1933 г., это подтверждают постоянные отсылки к немецкой переписи, которые встречаются в письмах ЦУНХУ. Советские статистики отмечали, что религия – «чрезвычайно важный», но «исторически отмирающий» признак, который «большинство стран в XX в. исключили из программы переписи населения». (Чумакова Т. «Карта религий» для неудавшейся Всесоюзной переписи 1937 г.: забытая страница советского религиоведения // Государство. Религия. Церковь в России и зарубежом. 2012. № 3–4. С. 109–110). Вопроса о религиозности в переписной анкете 1939 г. уже не было.