В качестве «главарей этой баптистской контрреволюционной организации» названы Илья Жерносек (д. Ситники Стайского сельсовета) и Федор Урбан (д. Студенка Пышнянского сельсовета). Отмечалось, что оба они подвергались репрессиям: Илья Жерносек был раскулачен и выслан на три года; Федор Урбан был осужден за саботаж выполнения государственных обязательств к двум годам тюрьмы. Оба по возвращении отказались от получения паспортов[141].
В ходе расследования властями было установлено, что население ряда деревень этого района в отсутствие церквей и священников собиралось для отправления религиозных обрядов и богослужений по домам, в лесу, на болоте; «руководители секты» призывали их к уклонению от участия в переписи и от получения паспортов[142] (так как это «клеймение дьявола»), от получения и выполнения гособязательств, имелись случаи отказа от противодифтерийных прививок (так как «после укола – через 3–10 дней на руке появится звезда»), от службы в армии, 16 детей школьного возраста не ходили в школу, и т. д. В доме Федора Урбана был «обнаружен учебник, принадлежащий его детям, с выколотыми глазами в портрете тов. Ленина, исколотым иголкой лицом в портрете т. Сталина». На влияние секты списали и массовый выход из колхозов[143].
Начальник Лепельского окружного отдела НКВД Ермолаев в справке о контрреволюционном элементе в Стайском и Пышнянском сельсоветах перечисляет установленные им факты нелегальных собраний (он называет их «сборищами»): в июне 1936 г. – в лесу в урочище Выголки присутствовало 15 чел.; в конце декабря 1936 г. в доме жителя д. Студенка Урбана Федора Антоновича собрались Ефим, Иван, Федор Урбаны, Иван Виницкий и их жены; 10 января 1937 г. в лесу в урочище Мазурщино собрались Леон Урбан, Владимир, Никита и Хима Гордиенок. На этих собраниях, по данным Ермолаева, говорили о необходимости уклонения от переписи, о предстоящей войне и скорой перемене власти, что всех записавшихся будут клеймить[144].
Дочь одного из «молчальников» Гордиенка Василия Калиновича и сама участница тех событий Гордиенок Екатерина Васильевна рассказывала[145]:
«Ну, молчали, дай и все. Они ж не все молчали. Они начальникам молчали, с людьми как надо говорили […] Но власть-то они не любили. Что не любили, то не любили. То может за это. Что церкви стали рушить. Святое уничтожают […] Не было где молиться. Церковь же разрыли. Там в Закаливьи у кого-то, не могу сказать [молились]. Не у нас на поселке, ходили. Из Каливца, деревня такая была, 8 домов. Вот собирались и ходили в Пышно, ходили туда молиться […] Очень сильно тогда верили Богу. Но они не давали. Может где кто что схватил икону… Библия была, Евангелие было. И мой отец читал. И у нас весь дом был в каких-то на дереве нарисованных, на дереве покрашенном иконы нарисованы такие. И у нас было многа навешено. И нас отец станавил на колени, и вот мы утром и вечером, нас отец становил на колени и мы молились Богу […] Потом отца забрали. Этот написал, что тут церкви роют, а они собираются, Богу молятся […] Молчальники в основном это были старые. Были неграмотные»[146].
Семья Тита Мозго тоже была в числе тех, кто сопротивлялся паспортизации, переписи, не шли в колхоз. Их дочь Мисник Екатерина Титовна рассказывала:
«Здесь почти все были молчальники. Не брали паспорта, не шли в колхоз […] Придут, а наши не гукают[147].
– А почему отказывались отвечать на вопросы переписчиков?
– Грех был. На том свете будешь не в раю, а будешь в смоле кипеть. Клеймо будут класть.
Как увидят, что едут корреспонденты – прячутся в болоте. Мама не бегала, папа бегал. Ну, машины приедут, и по 7 машин. Они уговаривают нас, шоколадки дают, а мы брать не хотим. Достойные люди приезжали, не простые, не такие как мы. И никак не уговорили. Ездили, ездили и ездить перестали… Пособирают, рассказывают, уговаривают… Вот создали такую панику. Не надо: скоро будет конец света. Это клеймение. Не брали паспортов и не гукали. В тюрьму шли. А как повозвращались, побрали уже и паспорта, и в колхоз пошли.
Если застанут дома, то молчали, а если не застанут – убегали… Может несколько месяцев. Это на Рождество было. Зимой. Может весной только закончилось…»[148].
142
Паспортизация в Лепельском районе проводилась как в пограничном.
Насильственная коллективизация и порожденная ею неконтролируемая миграция миллионов крестьян, массовые побеги крестьян с мест принудительной ссылки заставили власти искать механизм регистрации подозрительных лиц. Кампания по паспортизации развернулась в 1933 г. и касалась городов и пограничных районов. Каждый человек, не имевший документов в «паспортизированной зоне», становился подозрительным (Верт Н. Террор и беспорядок. С. 245).
Введение паспортной системы позволяло подсчитывать численность нежелательного населения, отслеживать и ограничивать его перемещения, очищать от него важные в стратегическом отношении районы страны, как, например, приграничные и курортные. Паспорт фиксировал личные данные его обладателя – социальное положение, род занятий и этническую принадлежность посредством записей в соответствующих графах с использованием заранее установленных категорий. Прописка паспорта в местном или региональном отделении милиции закрепляла географическое местопребывание данного лица. Если человек покидал прежнее место жительства, он был обязан «выписаться» в милиции и указать свой новый адрес. По прибытии по указанному новому адресу он был обязан снова прописаться. Задачи идентификации и надзора решались не только с использованием тех данных, которые были зафиксированы в паспортах, но также с помощью более детализированной информации о каждом гражданине, хранившейся в милицейских паспортных картотеках (Ширер Д. Р. Сталинский военный социализм. С. 305, 308).
146
Гордиенок Е. В., 1925 г. р., жила в д. Пышно, Каливье. Записано 25 марта 2013 г. в г. Лепель.
148
Мисник (Мозго) Е. Т., 1927 г. р., д. Ситники, Лепельский район. Записано в ноябре 2008 г.