Так оно и было: по-другому. Но беспокойство Алонсо заставило взглянуть на все его глазами. Сара действительно ненавидела Колдинга. А сейчас? Почему она так переменилась к нему всего за пару дней?
— Ладно, у тебя своя голова на плечах, — сказал Алонсо. — Я в том смысле, чтоб ты ею думала.
Сара закатила глаза.
— Слушай, меня достал твой словесный понос. Я иду проверять системы ангара. Вы, юноша, остаетесь здесь и хорошенько подумаете над тем, что тут наговорили, и пусть вам будет стыдно.
Она встала и повернулась. Алонсо поднял руку и улыбнулся Сара хлопнула его ладонь своей. Со поддержал ее, но в беспокойстве друга она видела смысл. Видела разумом, но не сердцем.
«Ты в такой беде, девушка. Ты летишь в пропасть и знаешь это».
Ничего поделать с собой она не могла. Подумать только: причиной того, что он ни разу не позвонил ей, Колдинг назвал горе по умершей жене. Печально и так трогательно романтично, с ума сойти можно.
Сара спустилась на первую палубу, где работали с коровами Цзянь, Румкорф и Тим.
— Доброе утро, — с приветливой улыбкой поздоровалась Цзянь. Она стояла в крайнем стойле номер 25, занималась коровой… ага, значит, «коровой-25». Блестящие черные волосы женщины были в беспорядке. Колдинг рассказал Саре об инциденте с эмбрионом, о нервном срыве Цзянь, о том, как она рвала на себе волосы…
— Доброе утро, Цзянь. Как вы?
Та помахала рукой. «Отлично», — говорил ее жест. Она вернулась к работе.
Сара пересекла проход почесать нос корове с биркой в ухе «А-34». Это было крупное животное. Черт, да они все здесь большие. В Саре пять футов десять дюймов росту, а глаза коров, когда они поднимали головы, приходились на одном уровне с ее глазами. «Тридцать четвертая» — белоголовая с черным пятном вокруг правого глаза. Она напомнила Саре собаку Питэй из старого телесериала «Пострелята». Сара почесала корове нос в широкой костистой части. Глаза животного сузились от удовольствия. Корова ткнулась ей в руку, ее шея такая сильная и голова такая большая, что Сара, запнувшись, отступила на шаг.
— Эй, ты что, тихо, милая, — со смехом проговорила Сара. — Не жадничай, а то затопчешь.
Тим поднял глаза от своей терпеливой пациентки.
— А не пошла бы ты, а? Мы тут вообще-то работаем.
Саре будто пощечину дали. Она же зашла просто поздороваться. Прежде чем она успела ответить, Цзянь, шаркая ногами, вышла из стойла номер двадцать пять и хмуро взглянула на Тима.
— Сара может пойти туда, куда захочет, — сказала она холодно. — А ты захлопни пасть, а не то ее захлопну я.
Тим неторопливо поморгал. Знай Сара наверняка, она бы поклялась, что Фили был пьян.
— Ну-ну, — ответил Тим. — У кого у нас сегодня крыша съехала?
Цзянь сощурилась на него:
— И что это значит?
— Значит, что ты ку-ку, — сказал Тим. — Могу перевести на английский. Ты дура сумасшедшая.
— Фили! — рявкнул Румкорф. — Прекратите.
— Отвянь, — огрызнулся Тим. — Меня достала твоя мерзкая маленькая нацистская пасть.
Румкорф помедлил, открыл было рот что-то сказать, закрыл его, затем открыл снова:
— Ты угрожаешь мне физической расправой?
Тим помотал головой.
— Нет, я сказал, что меня достала твоя нацистская пасть. Это заявление о предпочтении. Однако больше всего мне хочется задрать ногу над твоей задницей так высоко, чтоб ты мог понюхать мои пальцы. Вот это, чтоб тебе было понятно, и есть угроза физической расправы.
Румкорф моргал. Тим не отрываясь смотрел на него. Цзянь и Сара переводили взгляд с одного на другого. Сара чувствовала: она должна что-то сделать, чтобы разрядить обстановку.
— Цзянь, у тебя листочка бумаги не найдется? — спросила она.
Китаянка секунду помедлила, затем сделала, о чем ее просили. Сара схватила черный несмываемый маркер и написала что-то на листе.
Цзянь прочла и прикрыла рот ладонью, пытаясь скрыть смешок. Затем взяла моток скотча, вытянула небольшую полоску и прилепила листок к стойлу. Аккуратными печатными буквами на нем красовалось: «Молли Бакбаттер».[30]
— Им нужно дать клички, — пояснила Сара. — Ну что это за имя — «Номер тридцать четыре»? Отныне она зовется Молли Макбаттер.
Румкорф взялся было протестовать, но Цзянь схватила маркер и второй лист бумаги. С чуть ли не детским ликованием она написала кличку и приклеила ее к сорок третьему стойлу. Здесь обитала корова с абсолютно белой головой — единственная белоголовая во всем стаде: естественно, ее назвали Бетти.
Румкорф вздохнул, пожал плечами.
— Ну, и ладно. Надеюсь, вреда от этого не будет.