а) суды, подтверждающие правоту (преимущество) одной из сторон на основании определенного принципа и присуждающие ей выигрыш (поощрение), а другой соответственно — проигрыш (наказание); вообще сюжеты, доказывающие справедливость определенного принципа (вывода);
б) суды, подтверждающие правоту другого, иногда прямо противоположного принципа и соответственно признающие правой другую сторону, присуждающие поощрение тому, кто считался бы проигравшим или был бы наказан в предыдущем случае[26];
в) суды, где правыми и выигравшими оказываются оба (а виноватым и наказанным иногда — кто-то третий) или оба оказываются виноватыми и наказанными (а правым и выигравшим — кто-то третий); вообще истории, не дающие преимущества какому-либо принципу или утверждению;
г) суды-дилеммы, где остается неясным, кто же прав (выиграл), а кто неправ (проиграл) и должен быть наказан; иногда такие рассказы заканчиваются вопросом, обращенным к читателю.
Полный набор таких логически-смысловых трансформ читатель найдет, скажем, в главе о спорах из-за женихов и невест (см. примеч. к № 53). Можно предположить принципиальную возможность существования таких вариантов и в других группах рассказов. Обосновывается такая возможность отчасти фантастическим характером сказочных сюжетов, где подчас не так важно реалистически-правдоподобное обоснование, конкретность юридического казуса, сколько именно игра логических возможностей[27].
Обратимся для примера к знаменитому сюжету об «обмененных головах» (№ 47); женщина неосторожно приставляет голову своего мужа к телу его соперника, а голову соперника — к телу мужа; оба оживают и предъявляют претензии на женщину.
Составителю известно единственное решение по казусу; согласно ему, право на женщину имеет тот, кому принадлежит голова ее законного мужа. По разве в принципе нельзя себе представить решение противоположное (трансформа «б»), не говоря уж о решении компромиссном или отрицающем права обоих претендентов (трансформы b1 и в2)? В качестве дилеммы (трансформа г) этот казус практически и рассказывается Веталой в индийской версии. Ведь, конечно же, в данном случае не идет речь о регламентации юридических норм на случай, подобный изложенному; ни рассказчику, ни слушателям в реальности наверняка не приходилось и не придется иметь дела с такой ситуацией. Решить надо проблему по сути иную, умозрительную: что важнее, голова или тело? И можно представить себе логика-софиста, который хотя бы ради демонстрации логических возможностей неопровержимо докажет, что тело важнее головы (а затем, если угодно, и опровергнет сам себя, как это не раз демонстрирует у Платона Сократ).
Сказки о спорах, тяжбах и судах с их подчас невероятными сюжетами и возможностями любых парадоксов нередко бытовали именно в таком качестве: не столько для прямого нравоучения (порой весьма сомнительного), сколько как пример или материал для отвлеченных (философских, логических, богословских) спекуляций. Ценно в этом смысле свидетельство А. Е. Бертельса, приведенное в комментарии к абхазскому варианту сказки «Как четверо мужчин сотворили женщину» (№ 46): «На Ближнем Востоке сюжет обособился и рассказывается как веселый анекдот или как „сказка", между тем исконно это притча для пояснения высоких теософских истин. В этом понимании сюжет бытовал у исмаилитов Средней Азии, преимущественно в рукописях мистиков» [17, 463]. Ср. бытование сюжетов о судах Соломона в библейской, талмудической, апокрифической литературе[28].
7.
Стоит подробней остановиться на рассказах-дилеммах. Судебные дилеммы встречаются у разных народов, но особенно характерны, видимо, для африканского фольклора. Отчасти это, возможно, связано с недостаточно разработанной системой судопроизводства, свойственной архаическому жизненному укладу. Как любезно сообщил автору Б. Л. Рифтнн, в Китае, например, где судопроизводство было очень развито с древнейших времен, подобных концовок сказок никогда не встречается. Дело, видимо, даже не только в судопроизводстве, как таковом, а вообще в разработанности морального, семейного и тому подобных кодексов. Известна тагальская сказка о женщине, которой представилась возможность спасти жизнь одному — но только одному — из родственников, ожидавших казни: мужу, сыну или брату («Кто роднее всех?» [148, 257]). Женщина не знает, как ей быть. Сказка рассказывается как загадка; после долгого раздумья слушатель находит мотивированное решение: женщина должна спасти брата, поскольку мужа она еще может найти заново, сына может родить другого, только брат незаменим. Очевидно, в Китае, где конфуцианство, ссылаясь на древние традиции, установило безусловную иерархию семейных отношений, подобные ситуации уже не могли представить проблемы.
26
Возможны случаи, когда признание чьей-либо правоты пли неправоты ведет не к поощрению или наказанию, а к компромиссу или к примирению сторон (см., например, сказку лоанда «Тесть и зять»). Сути дела это не меняет.
27
Это тоже причина, требующая оговорок при социологической интерпретации историй о судах.
28
Приведем для примера подобное толкование одного классического древнеиранского (согдийского) сюжета: купец нанял сверлильщика жемчуга за плату сто динаров в день. Сверлильщик оказался к тому же искусным музыкантом и по просьбе хозяина весь день играл на чанге. К вечеру он потребовал свою плату. Купец отказался платить. Судья, к которому оба обратились, решил: «Ты нанял этого человека на работу, почему же ты не приказал ему сверлить жемчуг? Почему же ты вместо этого приказал ему играть на чанге? Работнику следует заплатить сполна». Нам сейчас интересен не только приговор, позволяющий судить о юридических нормах определенной страны и эпохи; характерно толкование рассказа как притчи: «Сведущий в искусствах и ремеслах есть тело. Сверлильщик жемчуга — это тело. Сто динаров означает жизнь длиной в сто лет. Владелец жемчуга — это душа, а сверление жемчуга означает благочестие» («Поэзия и проза Древнего Востока», М., 1973, с. 532),