Ср. также сказку народности бура «Последний глаз», где юноша получил волшебную возможность вернуть зрение слепым родственникам, но на двух последних у него остается единственный глаз и он пребывает в нерешительности, кому его отдать: матери или теще. «А если бы это случилось с вами, как бы вы поступили?» — обращается рассказчик к слушателям [109, 421].
Само это обращение показывает, что дело не только в разработанности норм у того или иного народа, но и в характере бытования сказок к тому моменту, когда они были записаны. Е. С. Котляр в предисловии к сборнику конголезских сказок «Как храбрый Мокеле добыл для людей солнце» пишет о дилеммах: «В особенности характерны сказки такого типа для фольклора Западной Африки. Во время их исполнения слушатели, как в при загадывании загадок, разбиваются на две группы и горячо обсуждают спорную проблему, приводя различные доводы в пользу своего мнения. Такие сказки часто заканчиваются словами: „Решите это сами, дорогие друзья, посоветуйтесь и решите сами". Иногда решение дилеммы дается в тексте самой сказки, оно выносится действующими лицами. И тогда повествование венчается морализующей концовкой и пословицей» [63, 14].
Оговорка о «моменте записи» сюжета существенна: ведь можно привести вариант, где на вопрос уже успели дать тот или иной ответ, где по делу уже принято то или иное решение. Особенно это относится к литературным версиям фольклорных сюжетов. И здесь стоит прежде всего упомянуть знаменитый санскритский сборник «Двадцать пять рассказов Веталы» |44].
А. Йоллес, автор известного исследования о простейших повествовательных формах, получивших литературное воплощение (А. Jоllеs. Einfache Formen. Halle, 1956), применяет к рассказам Веталы термин «казус». Специфику «казуса» Йоллес видит в стремлении соотнести рассказанное событие с нормой морали или закона. Автор справедливо указывает, что форма «казуса» зародилась и оформилась в Индии, «где стремление регламентировать и квалифицировать самые различные стороны человеческой жизни и поведения нашло свое воплощение в огромном количестве сборщиков кодексов и правил».
«Если это так, а это, видимо, действительно так, — пишет П. А. Гринцер в своей работе о древнеиндийской прозе, — то в тех случаях, когда мы встречаем в Европе сказки или рассказы в форме „казуса", их истоки следует искать в Индии» [6, 220 — 221]; (см. также примеч. к № 47 — 49).
Напомним читателю: в этом сборнике раджа Викрамадитья должен принести с кладбища труп с вселившимся в него Веталой — духом. По пути дух всячески старается нарушить молчание раджи и рассказывает ему различные истории, которые заканчиваются вопросом. Как правило, это рассказы о различных не разрешенных до сих пор спорах, конфликтах, тяжбах. «Викрамадитья, соблюдая свой царский долг вершителя правосудия и справедливости, вынужден отвечать» [44, 11].
Так вот, до момента этого ответа рассказы Веталы — типичные дилеммы, заканчивающиеся вопросом к слушателю (см. № 6, 45 и др.). Нередко до Викрамадитьи проблемы уже брался решать другой судья — и остался в недоумении. (Этого другого судью можно назвать «ложным судьей», как предлагает Н. Д. Фошко [71, 19].) Но Викрамадитья должен вынести приговор. Особенно красноречиво эта необходимость ответа сформулирована у Сомадевы, который включил в свое собрание рассказы Веталы: «Если ты знаешь, да не скажешь, разлетится голова твоя на множество кусков!» — после каждого вопроса напоминает радже дух [126, 139]. Причем ответ, как предполагается, должен, быть единственно верным[29].
Среди рассказов Веталы — много споров о превосходстве, которые могли бы пополнить соответствующий раздел нашего сборника: кто самая нежная из трех цариц (раджа отдает превосходство той, у которой появились волдыри на теле от одного звука песта), кто более великий, более благородный, более добродетельный и т. п. Иногда в подтверждение чьего-либо тезиса внутри рассказа излагается несколько вставных историй (см. об этом выше).
8
Разговор о рассказах Веталы приводит нас к теме использования «судебных» сюжетов в литературе. По существу, этот сборник, как и не менее знаменитое собрание Сомадевы [125; 154] или «Книга попугая» (в ее индийской, турецкой, персидской версиях — ср. [50]), содержит древнейшие записи фольклорных текстов. Рассказы о судебных делах были весьма популярны и па Дальнем Востоке с XI — XII вв. В Китае сложился особый тип произведений, получивший название «гунъань» (букв. «общественное или судебное дело»). Произведения могли быть написаны в жанре драмы (так называемые судебные драмы, получившие широкое распространение в период династий Юань и Мин), но чаще всего были прозаическими. Д. Н. Воскресенский в работе о китайской судебной повести гунъань отмечает, что «элементы судебной прозы можно обнаружить в литературе дотанского периода, в прозе эпохи Шести династий. В книге Гань Бао „Записки о поисках духов"... есть немало рассказов, сюжетика которых основана на судебной практике той эпохи. В одном из них говорится о некоей вдове, жившей во времена династии Хань. Вдова с необычайной почтительностью относилась к своей свекрови. Свекровь, видя, что невестке трудно одной справляться с многочисленными обязанностями по дому, да еще смотреть за старухой, решила уйти из мира и покончила с собой. Дочь умершей обвиняет вдову в убийстве. Начинается суд. Несчастная, не выдержав пыток, принимает на себя вину. В этой нехитрой истории есть все элементы, присущие более поздним судебным историям: смерть, подозрение человека в убийстве, судебное расследование, наказание... После казни невинной женщины в округе начинается засуха» [5, 108].
29
Что, однако, отнюдь не исключает варьирования приговора у разных рассказчиков, в зависимости от его взглядов и пристрастий. Так, например, во втором рассказе Веталы предлагается определить, кто по закону должен быть мужем воскрешенной девушки, при этом в рецензии Джамбхаладатты Викрамадитья отвечает, что ее муж тот, кто охранял на кладбище ее прах, а у Шивадасы он определяет, что охранитель праха должен быть рабом девушки, а супругом тот, кто удалился домой (см. примеч. к № 48).