О том же говорит и непальская сказка «Суд панчей». Чтобы узнать, кто из двух тяжущихся — настоящий муж женщины, божество предлагает им пролезть сквозь носик кувшина. Колдуну-пандиту это просто, а человеку не под силу. Божество не злонамерено; просто у пего свои критерии, а у людей свои. Оно и само это признает. «Спорящие — люди, — говорит оно панчам, — поэтому им нужен ваш суд». Факты, которые убедили божество принять сторону колдуна, для людей свидетельствовали в пользу человека. «Людской суд — самый правый», — заключает рассказчик. «Для людей же», — добавили бы мы[23].
Но в любом случае симпатии рассказчика — очень ненадежный критерии для суждения о справедливости и несправедливости. Один и .тот же приговор в разных вариантах сюжета может быть назван несправедливым (если он выносится, например, в пользу богача) и справедливым (если оправданный - бедняк). Наглядный пример такого случая — многочисленные варианты знаменитого сюжета о Шемякином суде, само название которого символизирует, казалось бы, суд неправый я глупый. Суть его вкратце такова (мы берем один из наиболее полных вариантов): человек совершает серию проступков, в том числе и убийств (как правило, непредумышленных). Судье qh показывает за пазухой камень (или угрожает иным способом, или намекает на взятку), и судья (в надежде на взятку или боясь угрозы) выносит парадоксальный оправдательный приговор (см. таджикскую сказку «Человек, который хотел творить добро» и примеч. к пей). Но в сходной сирийской сказке «Девушка-судья» [79, 226] дело обходится без взятки и без угрозы, а приговор прямо расценивается рассказчиком (и всеми присутствовавшими на суде) как справедливый и мудрый, спасший бедняка от закабаления алчными кредиторами (см. также примеч. к №° 224)[24].
В тупик способна поставить ангольская сказка «Сварливая жена»: человек получает талисман, который становится причиной смерти его внука; однако вину за эту смерть возлагают не па него, а на его жену — и на звучит ни малейшего сомнения в справедливости такого приговора (№ 162).
Еще один пример: китайский рассказ «Хитрость Цяо Шуня». В даме человека оказался повешенный, и, чтобы избежать обвинений, человек фабрикует ложные доказательства своей истинной невиновности. Суд верит ложным доказательствам и оправдывает человека, по существу, справедливо. Но можно ли отнести этот суд в принципе к числу мудрых и справедливых?
Еще больше вопросов ставит целая серия историй о спорах из-за жениха иди невесты. Во многих из них претендентам ставится условие (принести подарок и т. п.); выполнивший его наилучшим образом получает невесту. Например: один жених достает волшебное зеркало, в котором видит, что девушка умерла, другой — волшебное средство передвижения (верблюда, телегу, веер, ковер-самолет), которое вмиг переносит всех троих к девушке, третий — лекарство, которое возвращает ее к жизни. По разным причинам предпочитают то одного из них, то другого, то третьего; иногда — ни одного из троих; нередко сказка заканчивается дилеммой (см. № 53 и примеч. к нему). В сказке пангасинан «Три брата» девушку делят на три части. Целый набор неожиданных решений, связанных с представлением о перевоплощении душ, предлагают непальские и кхмерские сказки на сходную тему («Чья невеста?», «Прорицатель, стрелок, ныряльщик и знахарь»), А вот парадоксальный исход сказки народности бура «Зять». Двум претендентам на руку невесты было поставлено условие: она станет женой того, кто поймает живого оленя. Один из них, более упорный, после долгой погони поймал животное. Другой скоро отказался от такой попытки. «Не очень-то мне надо загонять себя до смерти, — объяснил он позднее старейшинам племени. — Женщин много». Казалось, вопрос ясен: выполнил условие лишь один, он и должен получить девушку.
23
Л. Аганина в предисловии к сборнику непальских сказок «Живой в царстве мертвых» пишет: «Ратуя за справедливость, непальская сказка превыше божественного суда ставит суд людской, потому что людям положено судить по совести („Суд панчей" или „Кто глупее?"). И этому ничуть не противоречит история неправедного суда таких же деревенских старшин-панчей, которых сытное хозяйское угощение заставило согласиться с тем, что и бык может отелиться („Сказка о том, как бык отелился"). Расхождение можно объяснить тем, что первые две сказки отразили, надо полагать, доклассовые патриархальные отношения в непальской деревне: тогда рассудить спорное дело могли любые пять человек, и приговор их был справедлив потому, что выражал мнение народа. Позднее же, когда панчей стали выбирать и, конечно, не из самых бедных крестьян, суд их перестал быть справедливым» [46, 8].
Здесь возникают по меньшей мере два возражения. Во-первых, сказки в целом (и непальские, в частности) вовсе не утверждали принципиальной несправедливости «божьего суда» по сравнению с человеческим. Напротив, во множестве текстов именно «божий суд» расценивается как наиболее справедливая, высшая инстанция (ср. пословицы «Бог правду видит», «Бог рассудит»). Но есть и немало историй, утверждающих возможность обратного: «И божий суд бывает несправедлив» (см.*№ 155 — 159 данного сборника). Эта закономерность, как мы увидим, характерна для любой группы сказок о судах.
Точно так же разница между двумя приговорами панчей вряд ли может быть удовлетворительно объяснена историческими переменами в непальской деревне. Распространенный по всему миру сюжет о приговоре, согласно которому бык может отелиться, возник, скорее всего, задолго до того, как должность панчей стала выборной, и может быть приписан любому фольклорному судье (см. № 140 и примеч. к нему). Подобно тому как любой фольклорный хитрец мог обмануть другого, но мог и сам оказаться обманутым, мог проявить себя мудрецом, а мог и простаком, так один и тот же фольклорный судья (а им мог быть, кстати, тот же хитрец) способен был вынести и справедливый приговор, и несправедливый, (Ср., например, приговоры Насреддина в № 171 и др.) Напрасно мы бы стали искать историческое объяснение такому противоречию. Социологическая интерпретация подобных сказочных сюжетов, как будет еще отмечено в дальнейшем, вообще требует осторожности.
24
В каждом отдельном тексте социальные, национальные и другие симпатии рассказчика могут быть несомненны; но в процессе бытования у разных народов, в разных социальных сдоях один и тот же сюжет мог коренным образом переосмысливаться, так что в совокупности вариантов мы видим набор самых разнообразных, порой взаимоисключающих суждений, оценок, решений, приговоров. Теоретически можно представить их как полный набор логических трансформ, о которых будет сказано дальше.