До мировой войны одно время казалось, что он близок к этой мысли. Он принял участие в создании партии Свободомыслящих венстре, которая возникла как оппозиция старым венстре. Но он не участвовал в деятельности партии и так и не научился подчиняться разумным партийным требованиям. В Отечественном союзе он тоже признавал только то, что соответствовало его собственному представлению об идеальном народном единении.
В то время, когда он боролся за создание этой партии, многие понимали его неправильно. Но он вовсе не был, как считали некоторые, сторонником фашизма, ни он, ни Миккельсен. Напротив, в Лиге наций он всегда выступал непримиримым противником Муссолини, в принципе отрицая политику силы. Не был он и «врагом коммунизма», как говорили другие. Он не верил в необходимость коммунизма в Норвегии, но признавал и понимал причину коммунизма в России и стремился судить о Советах справедливо.
Он был за политику единения — на рационалистической основе — и понимал под нею единение во имя главнейших интересов, такое единение, чья сила в разносторонности, при которой равны возможности всех сил и все они используются. Он не хотел отказываться от партий, но хотел поднимать великие социальные вопросы, вокруг которых могли бы объединиться добровольно все партии.
В эти годы многие считали, что для Нансена есть достойные задачи на родине, среди этих людей были и некоторые партийные лидеры. Во время правительственного кризиса 1926 года была сделана попытка создать неполитическое коалиционное правительство во главе с Нансеном. Венстре и их лидер Юхан Людвиг Мувинкель[215] ушли в отставку, Ивар Люкке[216] должен был создать правительство большинства в коалиции с Крестьянской партией, но Крестьянская партия отказалась войти в правительство без венстре. В это время независимо от стортинга было высказано предложение сформировать правительство во главе с Нансеном. Предложение исходило от руководства Свободомыслящих венстре, и, вероятно, авторами его были Ула и Рольф Томмесены из газеты «Тиденс Теин». Во всяком случае, предложение было подписано Рольфом Томмесеном и вручено представителям буржуазных партий стортинга. В качестве программы этого правительства предлагалось стабилизировать финансы.
Лидеры хейре, венстре и свободомыслящих венстре в парламенте единодушно решили не принимать предложения, но сперва Люкке должен был узнать, что думает о таком Правительтве стортинг. Он готов был лояльно отнестись к этой мысли, если окажется, что под ней есть политическая почва в лице большинства стортинга. Однако такой почвы не нашлось, к тому же и хейре, и венстре возражали, и тогда Ивар Люкке сам составил правительство.
Опытные парламентские деятели говорят, что план был ненадежным и преждевременным. В Норвегии еще не бьио правительства, которое было бы образовано независимо от партий, представленных в стортинге. Отец тоже не относился к нему серьезно, но сама идея была ему по душе, и, насколько мне известно, он не ответил категорическим отказом. Он поставил условие, чтобы это предложение было единодушно принято всеми буржуазными партиями, не питая никаких иллюзий относительно такой возможности. Люкке сказал, что сам он всячески отговаривал Нансена от этой затеи. Вероятно, как раз в такой момент я неожиданно появилась в Пульхёгде. Адвокат К. Ф. Мишле, бывший государственный советник от партии Хейре, сидел у нас в холле и беседовал с отцом.
Я сразу же поняла, что между ними шел оживленный спор. Наконец Мишле открыл последнюю карту: «Брось, Нансен,— услышала я,— ты не политик, для тебя попасть в правительство ничего не значит. А я вот, к примеру, в политику влюблен. Жить без нее не могу». Отец просиял, как солнышко. Он согласен, совершенно согласен. Для него это ничего не значит, напротив, для него это даже жертва. Он бы рад от этого избавиться.
«Ах, я, наверное, помешала?»— сказала я и хотела уже удалиться. «Что ты, не уходи никуда, дружочек!— горячо сказал отец.— Мы уже наговорились, иди сюда, посиди с нами. Попьем, пожалуй, чайку».
Мишле тоже стал меня уговаривать остаться. Он был весел, любезен и совершенно счастлив результатом своей беседы с отцом.
На следующий год началась новая кампания. Отца выставляли кандидатом в депутаты стортинга от Акерсхуса. Целая депутация во главе с Рольфом Томмесеном отправилась в Телемарк, где в это время охотился отец. Депутация как раз подошла к охотничьей хижине, когда появился отец с ружьем на плече и с полным ягдташем белых куропаток. Он был в превосходном расположении духа и весело приветствовал гостей. Но услышав, для чего они предприняли такую далекую поездку, он только улыбнулся и покачал головой. «Ну что ж, во всяком случае утро вечера мудренее»,— ответил он, чтобы не слишком огорчить их.
Наутро он ответил категорическим отказом, как они и ожидали. Но вечер прошел удивительно хорошо, и все сочли, что ездили не зря. К тому же он подарил им целую охапку куропаток.
«Вот вы и вернетесь не с пустыми руками», сказал отец на рощанье.
Мысль о том, чтобы нам с Андреасом строиться на земле Пульхёгды, скоро приняла реальную форму. Отец вместе с нами отметил участок под дом и выбрал для него место. Архитектором был старый приятель из люсакерского кружка — Арнстейн Арнеберг. Мы попросили его сделать эскизы, и отец с живым интересом рассматривал аккуратные чертежи. Когда приступили к строительству, он то и дело приходил на площадку и радовался, глядя, как растет дом.
Но дом строился несколько лет. Когда — в 1925 году — мы оконец в нем поселились, нашей дочке Еве исполнилось уже два года, и они с дедушкой стали большими друзьями.
Отец очень любил детей, да и его все дети любили. Но дедушкой быть ему еще не приходилось. Теперь у него были родные внуки, и он мог шаг за шагом наблюдать их развитие, не неся при этом трудных и ответственных обязанностей воспитателя. Да, впрочем, он и не считал, что тут нужно какое-то воспитание. Ева была, на его взгляд, совершенством. Дорожка между нашими домами теперь служила для прогулок дедушки и внучки. Никто из нас не смел нарушить уединение отца в башне, никто, кроме Евы. Вдруг раздается звонкий голосок в телефонной трубке: «Это я, дедушка!» И сразу же скрипят половицы в его кабинете. «Подожди, малыш, сейчас иду»,— отвечает дед, а сам уже надевает шляпу. И рука а руке они выходят из дому.
Отец хотел, чтобы Ева как можно чаще завтракала и обедала с ним. Ее место было рядом с ним, даже если к обеду бывали гости. Он сам ухаживал за ней во время еды. Если бы никто не мешал, он, наверное, стал бы кормить ее с ложечки. Что бы она ни сказала, казалось ему замечательным. Любимой шуткой у них было: «Какой кашки хочешь — рисовой или березовой?»— «Ну да, дедушка, разве ты мне дашь березовой каши!»
Если Ева целый день не приходила в гости, он прибегал сам: «Ну, где девчушка? С ней ничего не случилось?»
А перед тем как уйти, обязательно с ней поиграет. Часто он песедовал о чем-нибудь с зятем. Хорошо, когда с новым сыном можно поговорить обо всем на равной ноге. Коре и Одд давно уже вышли из «детского» возраста, но трудно отцу привыкнуть к тому, егo родные сыновья уже стали взрослыми мужчинами и имеют право голоса.
Когда я вернулась из Америки, Одд жил в Тронхейме. Но в каникулы он приезжал домой и наполнял оба дома, особенно наш с Андреасом, песенками и остротами из студенческих капустников. Способности у него определенно были. Мы очень веселились, да и отец тоже не мог удержаться от улыбки, но в то же время все это очень его заботило. «Такой талант опасен!— говорил он хмурясь.— Никогда не бывает, чтобы из людей с такими развлекательными талантами получалось что-нибудь путное. Попробуйте, назовите хоть одного». Я тут же называла нескольких, но только портила все дело. Эти-то? Да это же роскошное подтверждение его теории!
215
216