Внутри базилики царило настоящее столпотворение, воздух был горяч и совершенно неподвижен. По телу под изысканным плащом струился пот. Я обвела взглядом похожее на пещеру помещение, ряды прилавков и повозок. Пахло потом, углем, жареным мясом и вонючей соленой рыбой, которую возили из Магдалы. Я прикрыла нос тыльной стороной ладони, чтобы защититься от зловония, и почувствовала, как меня слегка подтолкнул в спину топавший позади солдат: не отставай.
Мать ушла вперед, но вдруг остановилась на полпути у прилавков, где торговали китайской бумагой, шелками и специями. Она лениво рассматривала лазурную ткань, а отец тем временем направился дальше, к концу ряда. Там он задержался, выискивая кого-то глазами в толпе.
С того самого момента, как мы вышли из дому, меня мучило предчувствие чего-то ужасного: это читалось в мимолетных взглядах, которыми обменивались родители, в их улыбках, жестах, движениях губ, да и вся наша экспедиция была делом необычайным. И вот мы здесь, мать беззаботно приценивается к шелку, а отец терпеливо разглядывает людей вокруг. Неужели мы действительно пришли за покупками? От радости у меня перехватило дыхание.
К отцу приблизился какой-то низенький человечек, но я заметила его лишь после того, как толпа немного расступилась и коротышка приветствовал отца поклоном. На незнакомце были дорогой плащ и высокая, сужающаяся кверху пурпурная шапка, из-за которой он казался едва ли не карликом. Мать отложила в сторону рулон лазурного шелка, оглянулась и помахала мне.
— С кем это отец? — спросила я, подходя к ней.
— Это Нафанаил бен-Ханания, приятель твоего отца.
Человечка можно было бы принять за двенадцатилетнего мальчишку, если бы не пышная растительность на лице, спускавшаяся на грудь, словно кудель льна. Бен-Ханания ущипнул себя за бороду, метнул хищный взгляд в мою сторону и быстро отвел глаза.
— У него не одно, а целых два поместья, — сообщила мне мать. — В одном выращивают финики, в другом — оливки.
И тут случилось одно из тех скромных, почти незаметных происшествий, которые обретают истинный смысл гораздо позднее: боковым зрением я заметила всполох цвета. Повернувшись посмотреть, я увидела юношу, крестьянина, который стоял с поднятыми вверх руками, а между его широко расставленными пальцами были пропущены разноцветные нити — красные, зеленые, лиловые, желтые, синие. Они сбегали к его коленям яркими струйками. Позже я поняла, что они напомнили мне радугу, и начала задумываться, не сам ли Господь послал мне знак надежды, как когда-то Ною, чтобы я смогла уцепиться за него в час испытаний, ожидающих меня впереди. Пока же я наслаждалась чудесной сценкой.
Девушка, моя ровесница, пыталась смотать нитки в аккуратные клубки, очевидно собираясь продавать их. Пряжа была дешевая, окрашенная растительными пигментами, в этом я разбиралась. Молодой человек рассмеялся глубоким, раскатистым смехом, и я увидела, что он шевелит пальцами, заставляя нити трепетать, так что их невозможно было поймать. Девушка изо всех сил старалась сохранить серьезность, но не удержалась и рассмеялась в ответ.
Во всем этом было столько непосредственности, столько радости, что я не могла оторваться. Женщины часто распяливают шерсть на пальцах, но мужчины? Что за парень станет помогать девчонке сматывать шерсть в клубки?
Я решила, что он несколькими годами старше меня; пожалуй, ему сравнялось двадцать. Он носил короткую темную бороду, густые волосы, как положено, доходили до подбородка. Я видела, как он заправил их за ухо, но одна прядь отказалась повиноваться и упала ему на лицо. Нос у него был длинный, скулы широкие, а кожа оттенком напоминала миндаль. Он был в тунике из грубой ткани и накидке с цицийот[4]; синие кисточки выдавали человека богобоязненного. Интересно, не из тех ли он фанатичных фарисеев, непреклонных последователей законоучителя Шаммая, которые, как известно, предпочтут сделать крюк в десять морских саженей, лишь бы избежать встречи хотя бы с одной неправедной душой?