Учиться и писать. От одной мысли об этом сердце у меня забилось чаще. Неужто такое место существует на самом деле?
— А есть там женщины?
— Я ведь там жила, верно? Женщин в общине не меньше, чем мужчин, и все они с равным рвением стремятся к единой цели. Во главе общины стоит женщина по имени Скепсида. Среди терапевтов распространено почитание женского божества, которому мы молились, называя его греческим именем София.
София… Почему я никогда не молилась ей?
Йолта умолкла, и я испугалась, что она больше не захочет говорить. Я повернула голову и увидела наши тени на стене: согнутую спину Йолты, торчащие в разные стороны спутанные пряди моих волос. Мне не сиделось на месте. Я хотела узнать о женщинах, которые обитали в каменных домишках на склоне холма, о том, что они изучали, что писали.
Теперь я смотрела на тетку другими глазами: она жила среди них.
Наконец Йолта заговорила:
— Восемь лет я провела с терапевтами, пыталась принять их уклад — и они терпеливо ждали, заботились обо мне и не судили. Они спасли меня, но я так и не приспособилась к жизни в общине.
— И ты писала и училась?
— Мне было поручено ухаживать за травами и овощами, но я и правда провела много часов в библиотеке. Конечно, по сравнению с великой Александрийской библиотекой наша выглядела просто сараем, но и в ней скрывались сокровища.
— Какие? — Я даже подпрыгнула на кровати от нетерпения.
Тетя слегка похлопала меня по ноге.
— Тише, тише. Например, «Пир» Платона. В нем говорится, что его учитель Сократ учился философии у женщины по имени Диотима. — Увидев, как у меня расширились глаза, она добавила: — И еще есть потрепанная копия «Эпитафии», написанной женщиной по имени Аспазия. Она была спутницей Перикла.
— Я не слыхала ни о той, ни о другой. — Меня пронзила мысль о собственном невежестве, смешанная с восторгом: это же надо, какие женщины бывали на свете.
— О, там есть и настоящая жемчужина: список шумерского гимна «Вознесение Инанны[6]».
Об этом я знала — не о гимне, а об Инанне, богине, небесной правительнице и противнице Яхве. Некоторые еврейские женщины приносили ей в жертву лепешки, которые втайне выпекали.
— Ты читала «Вознесение»? — спросила я.
— «О госпожа всякой божественной силы, сверкающий свет, праведница, облеченная сиянием, владычица неба…»
— Ты помнишь гимн наизусть?
— Лишь небольшую часть. Его тоже сочинила женщина, жрица. Мне это известно потому, что две тысячи лет назад она подписала текст своим именем — Энхедуанна. Мы, женщины, почитали ее за храбрость.
Почему я никогда не ставила свое имя под тем, что писала?!
— И зачем только ты ушла от них! — в сердцах воскликнула я. — Вот если бы мне повезло и меня отослали к терапевтам, я бы от них ни за что не ушла.
— В той жизни, что они ведут, есть много хорошего, но она не так легка. Никто не принадлежит себе полностью, воля каждого подчинена правилам общины. От тебя требуют повиновения. Да и постятся там чересчур часто.
— Так ты просто сбежала? Как ты очутилась здесь, у нас?
— А куда мне было бежать? Я с вами благодаря настойчивости Скепсиды, которая была моей усерднейшей заступницей перед Хараном. Он жестокий и ворчливый осел, но в конце концов обратился к совету с просьбой разрешить мне оставить секту терапевтов при условии, что я покину Александрию. Меня отправили сюда, к твоему отцу, нашему младшему брату, не оставив ему выбора, кроме как повиноваться воле старшего в семье.
— Отец знает о твоих злоключениях?
— Да, как и твоя мать, которая, небось, всякое утро просыпается с мыслью, что я заноза в ее правом боку.
— А я — в левом, — заявила я не без гордости.
За дверью что-то скрипнуло, и мы замерли в испуге. Наше ожидание было вознаграждено: из коридора снова раздался раскатистый храп Шифры.
— Послушай, — заговорила Йолта, и я поняла, что она готова раскрыть истинную причину, по которой опоила Шифру и прокралась ко мне посреди ночи. Я жаждала рассказать ей о своем видении, повторившемся во сне, об Ане — той, кто сияет, услышать из уст тети подтверждение своего толкования, но с этим можно было подождать.
— Я лезу не в свои дела, — продолжала она, — но я взяла за правило подслушивать под дверью твоих родителей. Завтра утром они придут к тебе и заберут свитки и чернила из сундука. Все содержимое будет…
— Сожжено, — закончила я за нее.
— Именно, — подтвердила она.
Я не удивилась, хотя почувствовала силу нанесенного удара. Усилием воли я перевела взгляд на кедровый сундук в углу. Внутри хранились мои истории о матриархах, о женщинах Александрии, об Асенефе — все мое небольшое собрание затерянных жизней. Там же я держала свои комментарии к текстам Писания, философские трактаты, переписанные псалмы, упражнения в греческом языке. Там лежали собственноручно смешанные мной чернила, тщательно отточенные перья, палетка и доска для письма. Все это обратится в прах.