Мальчик кивнул так, словно эта информация каким-то образом хорошо укладывалась в его картину мира. Он без единого слова повернулся кругом, очевидно уверенный, что Элен последует за ним.
Если на улице Энн-Мари была молчалива, то в уединении собственной кухни она вела себя иначе. Настороженное любопытство исчезло, его сменили поток оживленной болтовни и бесконечная суета, череда мелких домашних хлопот, похожая на старания жонглера удержать несколько вращающихся тарелок одновременно. Элен наблюдала за этим цирковым номером и отчасти испытывала восхищение — ее собственные хозяйственные дарования были ничтожны. Наконец пустой разговор обратился к предмету, который и привел сюда Элен.
— А фотографии, — спросила Энн-Мари, — зачем они вам нужны?
— Я пишу о граффити. Фотографии иллюстрируют мои мысли.
— Не очень-то приятное дельце.
— Да, вы правы, не слишком приятное. Но я считаю, интересное.
Энн-Мари покачала головой.
— Ненавижу этот район, — проговорила она. — Здесь опасно. Людей грабят у их собственных порогов. Дети каждый день поджигают мусор. Прошлым летом пожарная команда приезжала по два-три раза на дню, пока все мусоропроводы не закрыли. Теперь просто сваливают мешки в проходах, а это привлекает крыс.
— Вы живете одна?
— Да, — ответила она, — с тех пор, как Дэви ушел.
— Это ваш муж?
— Отец Керри, но мы никогда не были женаты. Знаете, мы прожили вместе два года. И у нас случались хорошие времена. Но однажды он просто встал и ушел, когда я с Керри гостила у своей мамы.
Она смотрела на свою чашку.
— Мне без него лучше, — сказала она — Только иногда становится страшно. Хотите еще чаю?
— Думаю, мне пора.
— Одну чашку, — предложила Энн-Мари, поднявшись и отсоединяя вилку электрического чайника, чтобы вновь его наполнить. Когда она собиралась открыть кран, она заметила что-то на сушилке и большим пальцем раздавила.
— Вот тебе, паршивец, — воскликнула она, затем повернулась к Элен. — У нас эти чертовы муравьи.
— Муравьи?
— Во всем районе. Они из Египта, называются «фараоновы муравьи». Маленькие коричневые твари. Плодятся в трубах центрального отопления и таким манером пролезают в квартиры. Все заполонили.
Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта!) позабавила Элен, но она промолчала. Энн-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
— Вы должны сказать им, — заговорила она, хотя Элен не понимала, кому ей надо это рассказать. — Скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
— Неужели на самом деле все так плохо? — отозвалась Элен, по-настоящему уставшая от этого перечня неудач.
Энн-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
— У нас здесь случаются убийства, — сказала она.
— В самом деле?
— Этим летом было одно. Старик из Раскина. Совсем рядом с нами. Я его не знала, но он дружил с соседкиной сестрой. Забыла, как его звали.
— И его убили?
— Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли только через неделю.
— А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
Энн-Мари пожала плечами, словно самое главное — об убийстве и человеческом одиночестве — сказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
— Мне это кажется странным, — заметила она.
Энн-Мари включила наполненный чайник.
— Бывает и так, — произнесла она, застыв.
— Я не говорю, что этого не может быть, я просто…
— Ему глаза выкололи, — добавила Энн-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
Элен содрогнулась.
— О нет, — беззвучно прошептала она.
— Именно так, — продолжала Энн-Мари. — И это не все, что с ним сделали.
Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила:
— Вы думаете, кто же способен на такое? Правда? Думаете?
Элен кивнула Она думала именно об этом.
— Хотя бы виновного нашли?
Энн-Мари хмыкнула с пренебрежением.
— Полиции наплевать, что у нас творится. Они стараются, насколько возможно, держаться подальше от этого места. Когда патруль приезжает, они забирают пьяных подростков и тому подобное. Видите ли, они боятся. Поэтому держатся в стороне.
— Боятся убийцы?
— Может быть, — ответила Энн-Мари. — Ведь у него крюк.
— Крюк?
— У человека, который это сделал. У него крюк, как у Джека Потрошителя.
Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Потрошитель, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Энн-Мари было занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, какие из деталей — выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк — прибавлены для полноты сюжета Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
Энн-Мари налила себе еще чашку и потянулась к чашке Элен.
— Нет, спасибо, — покачала головой та. — Я все-таки пойду.
— Вы замужем? — спросила Энн-Мари неожиданно.
— Да. За преподавателем университета.
— Как его зовут?
— Тревор.
Энн-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
— Вы вернетесь?
— Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
— Хорошо. Заходите.
— Зайду. И спасибо вам за помощь.
— Не за что, — ответила Энн-Мари. — Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?
— По-видимому, у человека вместо руки крюк.
Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con prosciutto[1].
— Прости, как?..
Элен изо всех сил старалась пересказать историю так, чтобы не окрашивать ее субъективными чувствами. Ее интересовало, как это истолкует сам Тревор. Но если она хоть чем-то выдаст собственную заинтересованность, Тревор в силу своего скверного характера инстинктивно займет противоположную позицию.
— У него есть крюк, — ровным голосом повторила она.
Тревор положил вилку и потянул себя за нос, фыркнув.
— Ничего о таком не читал, — сказал он.
— Ты не читаешь местные газеты, — возразила Элен. — Никто из нас не читает. Возможно, никто в стране.
— Заголовок: «Старик убит маньяком с рукой-крюком!» — произнес Тревор, наслаждаясь. — Кажется, годится для новостей. Когда предположительно все произошло?
— Прошлым летом. Может быть, когда мы были в Ирландии.
— Возможно, — отозвался Тревор, вновь берясь за вилку. Нацеленные на еду блестящие линзы его очков скрывали глаза, отражая тарелку с макаронами и нарезанную ветчину.
— Почему «возможно»? — поддела его Элен.
— Это не совсем правдоподобно, — сказал он. — По правде сказать, это звучит чертовски нелепо.
— Ты не веришь? — спросила Элен.
Тревор поднял взгляд от тарелки, языком слизнул кусочек лапши в углу рта. Лицо его приняло свойственное ему уклончивое выражение — без сомнения, такое лицо он делал, когда слушал своих студентов.
— А ты веришь? — Это был излюбленный прием Тревора, чтобы выиграть время, еще один профессорский фокус — вопрос спрашивающему.
— Не до конца, — ответила Элен, слишком озабоченная поиском хоть какой-то опоры в море сомнений, чтобы тратить силы на соревнование с ним.
— Хорошо, оставим сам рассказ, — произнес Тревор, прерывая процесс еды, чтобы выпить еще один бокал красного вина. — А как насчет рассказчицы? Ей ты веришь?
Элен представила искреннее выражение на лице Энн-Мари, когда та рассказывала о смерти старика.
— Да, — сказала она. — Да. Думаю, я бы поняла, если бы мне лгали.
— В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам за дело?
Резонный вопрос, пусть даже задан он с раздражением. Почему же это действительно важно? Потому что Элен хотела, чтобы худшие ощущения от Спектор-стрит оказались ложными? Район грязного отчаявшегося сброда, где лишних неудачливых людей прятали от глаз чистой публики; но это либеральная банальщина, и Элен принимала положение дел как неприятную социальную реальность. Однако в рассказе об убийстве старика и издевательствах над ним таилось нечто другое. Образ насильственной смерти, однажды явившись, теперь преследовал Элен.