Науку можно рассматривать как усовершенствованное продолжение органов чувств, которые дала нам природа. Если применять его (это продолжение) с умом, то всемирное совместное предприятие науки начинает работать как телескоп, направленный на реальность; или, в перевернутом виде, как микроскоп, позволяющий препарировать детали и анализировать причины. В таком понимании наука – фундаментально благотворная сила, пусть даже порожденные ею технологии достаточно эффективны, чтобы стать опасными при ненадлежащем их применении. Незнание науки никогда не бывает полезно, и первоочередной долг ученых – объяснять свой предмет настолько просто, насколько это возможно (но не упрощая его, как справедливо указывал Эйнштейн).
Невежество – обычно пассивное состояние, которого редко ищут специально и которое само по себе не виновато. К несчастью, похоже, существуют некоторые люди, которые положительно предпочитают неведение и возмущаются, слыша правду. Майкл Шермер, милейший редактор и владелец журнала “Скептик”, рассказывает о реакции публики, когда он разоблачил на сцене профессионального шарлатана. Вместо того чтобы выказать Шермеру благодарность, которой он заслуживал за разоблачение дурачившего их мошенника, зрители проявили враждебность: “Одна женщина свирепо уставилась на меня и сказала, что «неуместно» рушить надежды этих людей в часы их скорби”.
Конечно же, данный конкретный мошенник утверждал, будто способен устанавливать связь с умершими, поэтому у скорбящих, возможно, были особые причины злиться на того, кто выступил с научным разоблачением. Но опыт Шермера красноречиво свидетельствует и о другом, а именно – о весьма распространенной склонности лелеять невежество. Вместо того чтобы рассматривать науку как свечу во тьме или как чудесный источник поэтического вдохновения, ее слишком часто порицают как занудство, убивающее поэзию[24].
Более снобистскую разновидность очернения науки можно встретить в некоторых – хотя и далеко не во всех – литературных кругах. “Сциентизм” – неприличное ругательство в современном интеллектуальном лексиконе. Научные объяснения, обладающие достоинством простоты, осуждаются как “упрощенческие”. Невнятность часто путают с глубиной; простую ясность могут принять за самоуверенность. Аналитические умы очерняются как “редукционистские” – как и в случае с “грехом”, мы не обязательно знаем, что это значит, но твердо знаем, что мы против этого. Питер Медавар, лауреат Нобелевской премии, иммунолог и человек разносторонних дарований, не склонный терпимо относиться к глупости, как-то заметил, что “редуктивный анализ – одна из самых успешных стратагем исследований, когда-либо изобретенных”, и продолжил: “Некоторых возмущает сама идея прояснения какого-либо явления или состояния дел, которое иначе продолжало бы прозябать в знакомом и безопасном убожестве непонимания”[25].
Ненаучные способы мышления – интуиция, чувствительность, воображение (как будто наука обходится без воображения!) – обладают, по мнению некоторых, природным превосходством над холодным, сухим, научным “разумом”. Снова процитирую Медавара, на этот раз его знаменитую лекцию “Наука и литература”[26]: “Официальная точка зрения романтизма в том, что Разум и Воображение противоположны, или, в лучшем случае, что они ведут к истине альтернативными путями, причем путь Разума длинный, извилистый и не доходящий до вершины, так что Разум тяжело дышит там, где Воображение легко скачет в гору”.
Дальше Медавар указывает, что этот взгляд когда-то поддерживался самими учеными. Ньютон утверждал, что не строит гипотез, а от ученых в целом требовалось использовать “расчет открытия, протокол интеллектуального поведения, на который мог бы опираться ученый, чтобы прийти к истине, и этот новый расчет считался чуть ли не противоядием против воображения”.
Собственная точка зрения Медавара, унаследованная им от его “личного гуру” Карла Поппера и ныне разделяемая большинством ученых, состояла в том, что воображение играет основополагающую роль в любой науке, но при этом его обуздывает критическая сверка с реальным миром. В данном сборнике современной американской научной литературы можно найти и творческое воображение, и критическую строгость.
24
Порицание Китсом Ньютона как раз за это подарило заглавие и тему моей книге “Расплетая радугу”.
26
Прочитана в Оксфорде в 1968 г. Подробнее об этой лекции и о самом Питере Медаваре см. в моем эссе “Литература науки”, сс. 15–31.