Я скажу, что меня особенно удручает во всем этом мещанстве. Я сам когда-то был студентом; у нас был тьюторский уклон (в то время мы об этом не знали), и это определило всю мою жизнь. Не один конкретный тьютор, а весь опыт оксфордской тьюторской системы. В мой предпоследний семестр Питер Брунет, мой мудрый и гуманный научный руководитель[40], сумел обеспечить мне тьюторский курс по поведению животных великого Нико Тинбергена, впоследствии получившего Нобелевскую премию за свой вклад в основание этологии как науки. Тинберген самолично читал все лекции по поведению животных, поэтому он был бы хорошо подготовлен к тому, чтобы вести тьюторские курсы “с лекционным уклоном”. Вряд ли надо пояснять, что он этого не делал. Каждую неделю мое тьюторское задание состояло в том, чтобы прочесть одну диссертацию. Мой реферат должен был сочетать в себе отзыв рецензента, предложение, касающееся дальнейших исследований, обзор истории предмета, к которому относилась диссертация, а также теоретическое и философское обсуждение вопросов, поднятых в ней. Никогда, ни на минуту никому из нас не приходило в голову задуматься, будет ли это задание полезно мне непосредственно для ответов на экзаменационные вопросы.
В другом семестре мой руководитель, поняв, что мои наклонности в биологии более философские, чем его собственные, организовал мне тьюторские курсы у Артура Кейна, искрометно блестящей молодой звезды кафедры, который впоследствии станет профессором зоологии в Ливерпуле. Вместо того чтобы руководствоваться в своих тьюторских занятиях какими-либо лекциями, которые могла в ту пору предложить Почетная школа биологии, Кейн заставлял меня читать исключительно книги по истории и философии. Установление связей между зоологией и прочитанным оставалось на мое усмотрение. Я попробовал, и мне понравилось. Не утверждаю, будто мои юношеские работы по философии биологии были хорошими – задним числом я понимаю, что это не так, – но я знаю, что никогда не забуду, с каким восторгом я их писал.
То же можно сказать о моих более серьезных работах на стандартные зоологические темы. Совершенно не помню, читали ли нам лекцию об амбулакральной системе морской звезды. Вероятно, читали, но я рад сказать, что данный факт не повлиял на решение моего тьютора задать реферат по этой теме. Амбулакральная система морской звезды – одна из многих высокоспециализированных тем биологии, которые остались у меня в памяти по одной и той же причине: я писал по ним рефераты. Морские звезды накачивают внутрь себя морскую воду. Морская вода входит в отверстие и постоянно циркулирует по разветвленной системе трубочек, которые образуют кольцо в центре звезды и расходятся ветвями в каждый из пяти лучей. Накачиваемая вода представляет собой уникальную гидравлическую систему, управляющую многими сотнями крошечных амбулакральных ножек, расположенных вдоль пяти лучей. Каждая ножка оканчивается маленькой хватательной присоской, и они согласованно щупают грунт и отклоняются вперед или назад, подтягивая звезду в определенном направлении. Ножки движутся не в унисон, они полуавтономны, и если околоротовое нервное кольцо, подающее им команды, окажется рассеченным, ножки в разных лучах могут потащить звезду в противоположных направлениях и разорвать ее пополам.
Я помню голые факты, касающиеся гидравлики морской звезды, но дело не в фактах. Дело в том, как нас побуждали их находить. Мы не просто зубрили учебник: мы ходили в библиотеку и заглядывали в старые и новые книги; мы прослеживали первоисточники статей до тех пор, пока не приближались к уровню знания всемирных авторитетов по данной теме настолько, насколько это было возможно за одну неделю. Мотивация, которую мы получали на еженедельных тьюторских занятиях, была такова, что мы, можно сказать, жили гидравликой морской звезды или любой другой темой. Помню, в ту неделю гидравлика морской звезды мерещилась мне за едой и являлась во сне. Перед моими глазами маршировали амбулакральные ножки, шевелились гидравлические педициллярии, и морская вода пульсировала в моем сонном мозгу. Написание реферата стало моим катарсисом, а тьюторское занятие – оправданием целой недели. А затем на следующей неделе – новая тема и новый пир образов, навеянных библиотечными разысканиями. Мы получали образование, и наше образование было с тьюторским уклоном[41].
40
Замечательный человек, он умер вскоре после ухода на пенсию. Его стоическое отношение к смерти передает его риторический вопрос: “Кому надо, чтобы старый засранец вроде меня зажился на свете?” Я бы хотел посвятить это эссе его памяти.
41
Джон Бакстон, старший коллега, когда я впервые стал сотрудником Нового Колледжа, писал о трех своих тьюторах (между прочим, по культуре античности) в колледже межвоенного времени: “Они заставили нас думать, что мы, как и они, неравнодушны к открытию литературы, истории и мысли древнего мира. Ничто не могло доставить большего удовольствия. Нас не наставляли всезнайки, мы были партнерами в поиске и получали образование”. Эти мемуары – не единственное, что заставляет меня сожалеть, что я не постарался познакомиться с м-ром Бакстоном поближе при его жизни. К тому времени, когда я стал работать в Новом Колледже, он стал несколько отдаленной и недоступной фигурой; бедолага замкнулся в себе, возможно, из-за глухоты. Он тогда преподавал английскую литературу, хотя в студенчестве был античником. Он был также состоявшимся орнитологом, автором фундаментальной книги о горихвостках. Часть наблюдений для этой книги м-р Бакстон сделал, находясь в немецком плену, и даже привлек себе в помощь других военнопленных. Явно интересный человек и, с моей точки зрения младшего коллеги, моя упущенная возможность.