Тебе как знать?
Где он? Что с ним?
Иль ждать за гробом ей свиданья
И в небесах назвать своим!
Мы здесь в тиши уединенья
И за нее и за него
Льем к небу жаркие моленья,
Но мы не знаем ничего.
И не нашлося никого,
Кто б защитил?
Где правый сильный,
Кто б за несчастье грудью стал?
О, если б, сон прервав могильный,
Боярин Шереметев встал!
Он злобу с хитрой клеветою
Сразил бы истиной святою;
Он мог изгнаннику помочь,
Он спас бы гибнущую дочь;
Но знай, и ты, ему чужая,
И ты, о путница младая,
Когда б он был еще в живых,
Недаром здесь бы ночевала,
Поверь, горючих слез твоих
При нем бы ты не проливала,
И в путь не нищею пошла
Из Шереметева села!
12
Он говорил, она дрожала,
Сказала что-то, замлчала,
Во взоре тмился божий свет;
Но старец кажет на портрет,
Который в раме золоченой
Задернут был тафтой зеленой;
Он снял тафту и молвил ей:
«Вот он, взгляни и пожалей!»
Написан кистью мастерскою,
За шпагу ухватясь рукою,
В мундире, в ленте голубой,[6]
Фельдмаршал смотрит как живой.
Ей мнится, давняя могила
Подпору бедной возвратила;
В смятенье робком перед ним
Она колена преклоняет,
Зовет его отцом своим,
К нему младенца поднимает;
Казалось, взор ее молил,
Чтоб сына он благословил.
Ей мнится, будто к ней несется
Привет любви издалека.
Но вдруг мятежная тоска
С порывом новым в душу льется.
Волнуясь грозною мечтой,
Она свой перстень золотой
К устам, рыдая, прижимала
И распущенною косой
Лазурны очи отирала;
Невольный трепет, дикий взгляд
О чем-то страшном говорят.
Безмолвно старец изумленный
Молил творца о сокрушенной;
Он понял, что единый бог
Ее печаль утешить мог;
И старца важное молчанье,
Его встревоженный покой,
И незнакомки молодой
Неукротимое страданье —
Гласило всё о черных днях,
О днях, отравленных бедою,
И безнадежностью земною
В священный приводило страх.
Один, тревогам непричастный,
Младенец тихий и прекрасный,
Не зная, что и жизнь и рок,
Грозой не тронутый цветок,
С улыбкой, с ясными очами,
На грудь родимую припал
И влажными от слез кудрями,
Беспечный, весело играл.
13
Но скоро стон ее мятежный
Умолк и грустью безнадежной
Залег в сердечной глубине;
И, при печальной тишине,
Уже невольно час полночи
Сомкнул у всех усталы очи.
Младая путница одна
Рассвета ждет, не зная сна;
Стремится думою далёко,
Но что готовит рок жестокий?
Какую весть она найдет?
Нет силы ждать: она встает,
Младенца будит поцелуем:
«Когда б ты знал, где мы ночуем,
Дитя мое!..» И в томну грудь
Желанье новое теснится,
И перед тем как удалиться,
Еще ей хочется взглянуть
На то село, где ночевала,
Село… И тихо, тихо встала,
И начала сбираться в путь:
Иконе Спаса помолилась
И низко старцу поклонилась,
Который долго не смыкал
И сам очей, но пред зарею,
Склоняся на плечо главою,
В широких креслах почивал;
И вот стопою торопливой
В тенистый сад она спешит,
И взор ее нетерпеливый
Живее, пламенней горит.
14
Чуть видная меж облаками,
Луна последними лучами
Светила с пасмурных высот;
Березы над прудом дремали,
И тени шаткие дрожали
На зыбком лоне сонных вод.
О, как у бедной сердце билось!
В каких терялося мечтах!
Но хоть страданьем утомилось.
Хоть очи грустные в слезах,
А всё улыбка на устах.
Казалось, будто ей знакомы
Пустые, мрачные хоромы,
Что этот луг, что этот сад
Не в первый раз встречает взгляд;
С прудом, деревьями, цветами,
Минувшим вдруг оживлена,
Как с незабытыми друзьями,
Опять увиделась она.
Хоть всё печальней, всё небрежней,
Но дышит всё порою прежней,
Здесь всё к себе ее манит;
Привет немой во всем находит;
Родную тень лесок наводит,
Ручей знакомое журчит.
На барский двор она бежит
И на крыльцо легонько входит,
В покои темные глядит;
Они стоят давно пустые;
Но лишь в окно луна блеснет,
И так как будто что мелькнет, —
То мнится ей, в часы ночные
Там бродят призраки родные,
Там дышит то, чего уж нет;
И всё, чем сердце расцветало,
И что сбылось, и что пропало,
Что обещал и не дал свет,
Что было, есть, любовь, страданья,
Безвестность, ужас ожиданья —
Всё разом гибельной стрелой
В душевны раны проникает,
И жжет, и холод гробовой
В убитом сердце разливает.
Без сил, к столбу прислонена,
Уж не тоскуя, не мечтая,
Сама в себе погребена,
Она стоит полуживая…
Но святость горя и любви
Сильнее бедствия земного.
Струя румяная вдали,
Предтеча утра молодого,
Уже зажглась, и с нею вновь
Решимость, горе и любовь
В душе томящейся проснулись,
Все думы разом встрепенулись.
«Пора, пора! Идем, идем!
Я там проведаю о нем».
И, за дубовые перила
Хватаясь трепетной рукой,
В тенистый сад она сходила:
Уже тропинкой луговой
Бежит, влекомая мечтой;
В порывах быстрого движенья
Заметны тайные волненья;
Садовник, спящий у ворот,
Ее спросонья окликает;
Она ответа не дает,
Прощальный взор назад бросает
И в поле темное спешит,
Где путь проселочный лежит
К Москве, и страшной и желанной,
И уж теряется в кустах
С младенцем милым на руках,
И не видна в дали туманной;
Но долго быть о ней молве
У Шереметева в селе…