Габриэль робко протянула руку, коснулась искореженного остова «роллс-ройса», словно боясь обжечься. Но металл уже давно остыл, как и тело Боя в гробу.
И тут из нее словно вынули стержень. Силы покинули ее. Слезы, просившиеся наружу с момента прибытия Этьена в «Миланез», хлынули из глаз. В ее душе, в ее сердце как будто открыли какие-то невидимые шлюзы. Она отчаянно разрыдалась.
Глава третья
Дважды разведенная Мария София Годебская — в первом браке Натансон, во втором Эдвардс, — несмотря на свои сорок семь лет, по-прежнему поражала удивительной красотой и обворожительной грацией. Своим тонким вкусом она была обязана музыкальному образованию, полученному в Брюсселе, где жила в доме своей бабушки, переезду еще в нежном возрасте в Париж и общению с выдающимися художниками так называемой «Прекрасной эпохи». Чувство прекрасного в сочетании с острым умом сделало Мисю, как ее называли, явлением исключительным.
Благодаря состоянию своего второго мужа и роману со знаменитым испанским художником Хосе Сертом она, оставив служение музам, смогла возвыситься до королевы французского общества и меценатки. С Коко Шанель, ставшей через два года после знакомства ее лучшей подругой, Мисю свели открытый характер и жажда свободы.
Отправляясь в мрачный зимний день в своем автомобиле с собственным шофером в Сен-Кюкюфа, она рассматривала это не просто как дань скорби, желание выразить Коко свои соболезнования, а, скорее, как миссию по спасению жизни убитой горем подруги. Все, что она слышала о ее душевном состоянии, внушало серьезные опасения. Разумеется, Коко требовалось время, чтобы как-то свыкнуться с мыслью о жизни без Боя. Но для этого совсем не обязательно превращаться в собственную тень.
А состояние ее, судя по всему, стало настолько угрожающим, что Жозеф обратился к Мисе с мольбой о помощи. Узнай она, что Коко служит черные мессы или предается заклинанию духов, это не рассердило бы ее так, как весть о том, что та теряет рассудок. До какой же степени отчаяния должен был дойти слуга, чтобы сказать ей такое? Кроме Этьена Бальсана, никто ничего не знал. G тех пор как Коко вернулась с Лазурного берега, ее никто не видел — ателье мод было закрыто все время рождественских каникул.
Мучимая тревогой, Мися решила сама, на месте, оценить положение дел в «Миланез». Подъезжая к дому, она со страхом думала, не слишком ли поздно приехала — неважно, для чего; наверное, прежде всего, чтобы защитить Коко от нее самой, — и молила Бога, чтобы ее страхи не подтвердились.
Дверь открыл Жозеф.
— Хорошо, что вы приехали, мадам! — с облегчением произнес он.
Его слова утонули в лае и визге. Кивнув Мисе с извиняющимся видом, он прикрикнул на собак:
— Couche! А place![3]
Две овчарки послушно смолкли и отправились назад к своим подстилкам где-то в глубине виллы. Только два маленьких терьера, подарок Боя, продолжали тявкать и с любопытством терлись у ног гостьи.
— Как себя чувствует мадемуазель Шанель? — спросила Мися, глядя на Питу и Попе.
Жозеф помог ей снять шубку.
— Мадемуазель, по-моему, совершенно не в себе. Представьте, мадам: вернувшись из Канн, она потребовала, чтобы стены ее спальни покрасили в черный цвет! В черный! Как смола. — Он покачал головой. — И жила в своих покоях, как в склепе. Заперлась там и отказывалась от пищи. Это было ужасно!
— Жила? — Услышав этот глагол в прошедшем времени, Мися даже забыла про свои шелковые чулки, подвергшиеся разрушительному воздействию когтистой собачьей лапы. — Что с мадемуазель?
— Она только что спустилась вниз и велела мне вызвать маляра. Чтобы он перекрасил ее спальню в темнорозовый цвет. И сказала, что не переступит порог комнаты, пока не будет выполнено ее приказание. А я не уверен, что темно-розовый цвет намного лучше черного при ее нынешнем состоянии…
— Где она? — прервала Мися его рассуждения.
— В салоне, мадам. — Жозеф наклонился и взял в обе руки по терьеру. — Прошу мадам следовать за мной.
Мися бросила взгляд на свой чулок, выглядывавший из-под длинной юбки. От дырочки на нем, оставленной собачьим когтем, спускалась петля. Ах, какая досада! Но это, конечно же, мелочь по сравнению с тем, что творилось за дверью салона, которую не без труда открыл Жозеф, стараясь удержать в руках вырывающихся терьеров.
Мися словно очутилась в ледяном погребе, хотя в салоне пылал только что растопленный камин — Жозеф и его жена Мари проявляли неустанную заботу о своей хозяйке.
Коко сидела, вернее примостилась на краешке кресла и смотрела в пустоту неподвижным, невидящим взором.