Влеченье сердца — это тот же рок.
Я вся его. Возлюбленного дар —
Та жизнь, что предо мной теперь открылась.
Я будто снова родилась на свет
И чувствую себя его созданьем.
Чем до него была я? Только он
Меня так поднял в собственных глазах. Да, в меру счастья вырастают силы
И зреет дух наш; а душе глубокой
Глубины жизни далеко видны.
Я лишь теперь сама собою стала,
Я силу воли обрела в себе.
Ничто теперь меня сломить не может —
И я на все великое готова... [1]
Мы все молчали, зачарованные ее чтением. Я кажется, впервые слышал эти стихи и боялся спросить, чьи они, да это было и неважно. А Рита, словно удивленная и напуганная собственным порывом, съежилась и потупилась, но после короткого молчания оглядела нас исподлобья и глухим, упрямым голосом вдруг начала нечто совсем иное:
Зачем стенать и слезы лить? Со мною
Возрадуйтесь, что близится конец
Моим страданьям, — упадут оковы,
Темница рухнет, н взлетит душа
На крыльях ангельских к свободе вечной.
Вот в час, когда к сопернице надменной
Я в плен попала, на печаль и муки,
Позорные для вольной королевы,
Уместны были слезы сожаленья.
Целительна, ко мне приходит смерть,
Суровый друг, чтоб черными крылами
Скрыть мой позор. Смерть в силах человека,
Глубоко павшего, облагородить.
Вновь на челе я чувствую корону,
И гордости исполнена душа...
И вдруг засмеялась, вскинула голову и, глядя куда-то поверх наших голов, скороговоркой проговорила:
— Фридрих Шиллер. «Мария Стюарт». Это — когда она уже готовилась к казни, перед тем, как исповедаться.
Я оглянулся и увидел Анну: она смотрела на Риту незнакомым, пронзительным взглядом. Я, кажется, застал ее врасплох, она смешалась, улыбнулась, покраснела, но тут же, овладев собой, спокойно проговорила:
— Такое бы, Риточка, наверно, ни к чему пока детям-то, а? — И, вздохнув, добавила снисходительно: — Ой, книжки, книжки, и кто вас только придумал! — И засмеялась.
— Нет, Анна, — сказал я. — Она хорошо читает. Блестяще! Это — высокая литература. Высокое искусство.
— Ну, вы, конечно, как учитель...
— Мне урок! Я тут, знаете ли, для нашего театра сочиняю и теперь вижу, что все никуда не годится. Надо переделывать.
— А мне нравится, как у вас, — сказала маленькая Ева.
— А мне — как у Риты! — тут же выпалила Ирина.
Юра понял, что очередь за ним, и не стал тянуть:
— Просто у Риты и у вас — разное. И читает Рита лучше, конечно.
— Александр Михайлович писал как для маленьких, — вступилась за меня Ева. — Он думал, что по-другому мы не понимаем. Правда, Александр Михайлович?
— Александр Михайлович никакой не поэт, — печально сказал я. — А Шиллер — великий поэт. Вот в чем дело. Так, Рита?
Она смотрела куда-то в сторону; кивнула коротко:
— Вы же не виноваты...
Вечером за чаем, когда мы остались вдвоем, я спросил у Анны:
— Вы думаете, наши театральные игры зашли не туда?
— Что вы! — зарделась она. — Просто я подумала, что, может быть, не поймут дети так, по-Ритиному. Вы уж ее извините: заносит по молодости, сами знаете...
— Читает она действительно сильно.
— Да ведь она вся — в книжках! Вы посмотрите! И ходит, и разговаривает, и поступает, и думает... Да и сны, наверно, видит книжные. Может, я зря ей не мешала? Пускай, считала, приобщается...
— Возраст, — сказал я. — Пройдет. Спустится на землю. А пока, значит, ей там лучше. — Я показал глазами вверх. И тут же почувствовал, что предаю Риту; я не мог бы объяснить каким образом, в чем предаю, но в сознании упрямо обозначилось, что это так.
— Молода, — неопределенным голосом проговорила Анна.
— Для эмпиреев, что ли?
— Да нет, я так. — Она улыбнулась. — Не для эмпиреев, конечно. А для Марии Стюарт... Понимала бы...
— Ох, Анна, они почти всегда понимают больше, чем мы думаем. Вот мы сказочки разыгрываем, фантазируем вовсю, и вдруг — такое проникновение в роль, такие чувства...
— Вам, как педагогу, конечно, виднее... А самому-то вам интересно? Не скучно? — скользнув в глубину веранды, как бы между прочим спросила она.
— Не скучно. Даже наоборот. Именно как педагогу...
— Я рада, что так, — снова усаживаясь напротив, сказала Анна. — Жаль только, что приходится и вас, и их лишать такого удовольствия.
— Почему лишать?
— Разве я вам не говорила? Они же в пионерский лагерь должны ехать. Через пару дней придется расстаться.
Она этого не говорила. Я сник; подумалось, что так вот вдруг наступит и мой отъезд.