Канцелярщина в Департаменте уголовных расследований при центральном управлении Столичной полиции царила страшная. Казалось, что не присяга закону и не верность королю, не стремление к справедливости и искоренению преступлений руководили теми, кто трудился здесь на благо империи. Нет, основной движущей силой этого гигантского механизма в составе Министерства внутренних дел была Её Величество Бюрократия – в пышном одеянии из шершавой писчей бумаги, с синей квадратной печатью вместо сердца и в короне из алюминиевых капсул пневмопочты.
Ей поклонялись все обитатели здания на набережной Виктории, от мальчишки рассыльного до обладателя неприметного кабинета на последнем этаже, куда внутреннюю корреспонденцию привозили дважды в день на тележке, используя грузовой лифт.
Нельзя было просто зайти в соседний кабинет, чтобы обменяться парой слов или получить некую информацию, которая могла оказаться полезной, непременно требовалось подать рапорт о созыве группы для командной работы по делу такому-то и в сроки, оговорённые приказом таким-то. Не рекомендовалось вести с коллегами беседы без приглашения стенографиста с цокольного этажа, который потом уносил все протоколы, любовно подшивал в одну из папок и хоронил в недрах архива. То, что попадало в архив, исчезало безвозвратно. Чтобы получить из этого подземного мира хотя бы лист, нужны были нечеловеческие усилия, сравнимые разве что с легендарными подвигами Геракла. Именно поэтому, когда из разверстых врат Аида стали появляться папки со старыми безнадёжными делами, Тревишем сразу понял, что эта парфянская стрела пущена в него. Но самым страшным проступком являлся отчёт или рапорт, написанный менее чем на двух страницах без указания всех действующих приказов со времён основания столичной полиции сэром Робертом Пилем. Такая ошибка могла дорого обойтись, и тот, кто совершил её лишь однажды, приобретал репутацию неблагонадёжного сотрудника.
От этих мыслей у инспектора Тревишема разыгралась застарелая изжога, и с меланхоличной тоской ему вспомнился низенький и тесный кабинет камберуэллского участка. О, этот запах старого дерева, изъеденного жучком! Мутные окна в свинцовых переплётах, боксёрский мешок в заплатках. Латунная опрокидывающаяся пепельница с инвентарным номерком, выученным наизусть. Простой сосновый стол ниже на пару дюймов, чем нужно – отчего сейчас, сидя за массивным столом стандартной высоты, инспектор ощущал себя до странности мелким и незначительным. Даже стул здесь был не на его, Тревишема, стороне – слишком прямая и высокая спинка, слишком мягкое и скрипучее сиденье.
В дверь постучали, и на пороге, не дожидаясь приглашения войти, появился сержант Добсон. С ясным взглядом, в великолепно отутюженном штатском костюме и безупречно начищенных ботинках, темноволосый молодой человек мог бы служить образцом похвальной деловитости, если бы не его откровенно насмешливый вид.
Сержант приблизился, пристроил на край стола новый сугроб архивных папок, бережно поправил их и сообщил с лакейским вкрадчивым нахальством:
– В приёмной вас дожидается молодая леди, сэр. С частным визитом, как я полагаю, – и сержант еле заметно повёл бровями. – И если я правильно понимаю, то вы, сэр, не запрашивали ей пропуск. Я, конечно, сделаю запрос на оформление кратковременного разрешения…
– Какая ещё молодая леди? – Тревишем вдруг испытал то чувство, что французы называют deja entendu4. – Я не назначал никаких визитов, тем более частных.
– Ну как же, сэр. – Добсон позволил себе лёгкую улыбку. – Некая мисс Адамсон утверждает, что у вас с ней назначена встреча. Вы просто запамятовали, сэр, это неудивительно при вашей загруженности, но в следующий раз пропуск лучше оформлять заранее. Вот здесь подпишите, будьте любезны, и я постараюсь всё уладить.
В тоне сержанта слышались покровительственные нотки, но Тревишем даже не обратил на это внимания. Чувствуя, как начинает гореть кожа на лице, там, где ещё несколько месяцев назад красовались пышные бакенбарды, принесённые в жертву стремлению выглядеть моложе и современнее, он подписал формуляр и отрывисто приказал провести визитёршу к нему в кабинет.
Неожиданно для себя инспектор почти обрадовался. Вся душевная смута последних недель – и досада на новые порядки, к которым пришлось привыкать, и на сержанта Добсона, не дающего ни одной стоящей зацепки, чтобы устроить тому выволочку за вечное зазнайство и слежку – слились в единый порыв. Холерический темперамент инспектора и тщательно подавляемые долгое время эмоции требовали выхода – и вот же он, законный повод выпустить пар. Тревишем вскочил, расправил плечи и приготовился к бодрящей словесной баталии.
4
Вид феномена дежавю, при котором человеку кажется, что он уже слышал какую-то мелодию или фразу.