– Так будет кто-нибудь слушать, что у меня написано, или нет? – спросил Хемингуэй, сев на место.
Все притихли. Бергман поставила бокал и сказала:
– Мы слушаем.
Автор открыл книгу и довольно монотонно прочел:
– «Ее зубы поблескивали белизной на смуглом лице, кожа и глаза были одинакового золотисто-каштанового оттенка. Скулы у нее были широкие, глаза веселые, губы полные, линия рта прямая. Каштановые волосы золотились, как спелая пшеница, сожженная солнцем, но они были подстрижены совсем коротко – чуть длиннее меха на бобровой шкурке»[19]. Вот. Надо коротко, дочка. Чтоб уши были видны.
Бергман запустила пальцы в свою густую гриву.
– Найду лучшего в Голливуде парикмахера, чтобы меня постриг. А потом скажу, что стриглась сама. Кухонными ножницами.
Все вежливо посмеялись.
Она снова склонила голову – застенчиво, почти смиренно. Этот жест выглядел наигранным и невинным одновременно.
– Но роль получила Вера Зорина, и я ей желаю удачи. Вам, мистер Купер, тоже, конечно. А мне на днях предложили другую роль, в «Касабланке», и я как раз еду на съемки.
– Не опасно ли это? – спросил я. – Немцы контролируют весь тот регион.
Все, кроме меня, опять засмеялись.
– Фильм будут снимать в Голливуде, мистер Лукас. – Теперь Бергман тронула за руку меня, улыбаясь дружески, без насмешки. – Сценарий еще никто не читал, но говорят, что самой дальней точкой для нас будет аэропорт Бербанк.
– А кто играет главного героя, мисс Бергман? – спросил Гест.
– Предполагали, что Рональд Рейган, но остановились на Хэмфри Богарте.
– И как он тебе? – спросила Геллхорн.
Бергман снова потупилась.
– Если честно, я в ужасе. Говорят, он очень замкнут, очень требователен к партнерам и большой интеллектуал. – Она улыбнулась Куперу. – Вот с вами я бы охотно поцеловалась на камеру.
Он улыбнулся в ответ.
– Ты Мария, дочка, – проворчал Хемингуэй, будто ревнуя к растущей близости между двумя актерами. Он нацарапал что-то на титульном листе и передал книгу ей.
Она прочла и лучезарно, с повлажневшими глазами, улыбнулась ему.
– Можно я вслух прочту, Папа?
– Читай, – буркнул он.
– «Ингрид Бергман, живой Марии». Спасибо. Спасибо. Для меня это ценнее, чем сама роль.
– Ты получишь эту роль, дочка, – сказал он и гаркнул в сторону кухни: – Рамон! Где десерт, черт возьми?
За кофе и бренди разговор перешел на войну и военачальников. Геллхорн сказала, что в середине и конце тридцатых жила в Германии и что омерзительней нацистов нет никого – как на улицах, так и в правительстве. Патчи рядом с ней заявил, помахивая рюмкой, что Гитлер puta, maricón, трус и что война кончится к Рождеству. Доктор Эррера Сотолонго справа от меня мягко заметил, что произойдет это, возможно, не к этому Рождеству и даже не к будущему. Уинстон Гест взял еще кусок лимонного пирога и мнения своего не высказал.
Гэри Купер полагал, что настоящий наш враг – Япония: Перл-Харбор, в конце концов, разбомбили не немцы, а джапы.
Хемингуэй буквально взревел.
– Видишь теперь, дочка, почему с Купом невозможно говорить о политике? Он правей самого Аттилы. И такой вот парень будет играть моего Роберта Джордана, который жертвует всем, чтобы сражаться с фашистами в составе бригады Линкольна… – С этими словами он улыбнулся Куперу. – Но я его люблю и писал Джордана, можно сказать, с него – пусть себе играет, а о политике мы говорить не будем.
Купер отсалютовал ему кофейной чашкой и спросил:
– Вы дружны с Элинор Рузвельт, не так ли, Марти?
Она, пожав плечами, кивнула.
– Были вы с Эрнестом в Белом Доме после начала войны? Как Рузвельты это выдерживают?
Ему, с резким смехом, ответил Хемингуэй:
– Марти встречается с Элинор то и дело, но с его президентским величеством в Casa Blanca[20] мы в последний раз обедали летом тридцать седьмого, на показе «Земли Испании».
Все ждали продолжения. Бергман облокотилась на стол, уперлась подбородком в сплетенные пальцы.
– Кормят там ужасно. Марти подзакусила в аэропорту сэндвичами и нас тоже предупреждала. Июль, в Белом доме парилка, за столом все потеют, как свиньи. Обстановка как в занюханном отеле – потертые ковры, пружинные подушки, пыльные занавески. Скажи, Марта, что я не преувеличиваю!
– Все верно. Элинор ничем этим не занимается, президент вообще ничего не замечает, а их шеф-повара надо бы расстрелять.
– А люди, которые там присутствовали? – спросила Бергман, тщательно выговаривая слова – выпитое начинало сказываться.
– Мне понравились Элинор и Гарри Хопкинс[21]. Будь Хопкинс президентом, а Элинор – министром обороны, мы и правда могли бы закончить войну к Рождеству.