пели они, и не только пели, но и свято верили в это и действовали. А вокруг притаились погруженные в молчание городские кварталы.
Весна тоже несла с собой радость и свет. Незримое трепещущее сияние исходило не только от солнца, но и от израненных домов, от заводских машин, с тяжелым вздохом вновь включавшихся в работу, от металлических балок первого моста через Дунай, восстановленного в жестокий мороз в неимоверно тяжелых условиях, и, конечно, от людей-тружеников. На политической арене шла упорная борьба; порой казалось, что силам революции вот-вот придется отступить, по крайней мере временно, но в массе поднималась такая несокрушимая уверенность в победе, что тот, кто ее ощутил, твердо знал: нет, об отступлении и речи быть не может. Сколько их, сто тысяч? Полмиллиона? Площадь Героев как бы расступилась перед необозримым людским потоком. Люди собрались на митинг, организованный левым блоком[76]. «Не отдадим землю!», «Долой реакцию!» Площадь бурлила, как река в половодье. Лозунги были близки всем, они были полны глубокого смысла, они воодушевляли людей. Теперь каждое их слово приобрело новое, во сто крат более сильное звучание. Я тоже стоял там, на площади, рядом с Гезой, среди студентов коллегии. В то время я уже устроился на киностудию, но работы было не так уж много, и большую часть времени я проводил в коллегии, вел там курс рисования. И делал это с удовольствием. Мы с Гезой не переставали изумляться: откуда только берется так много свежих талантов? Я глядел на рисунки, на загрубелые пальцы рисовальщиков, неумело и судорожно сжимавших карандаш, и, растроганный, с трудом сдерживал слезы умиления.
— Вот она, настоящая революция… — шепнул мне на ухо Геза.
Однажды утром в ту памятную весну в ворота коллегии позвонил Ферко Таваси. Сосредоточенный и серьезный, он терпеливо стоял у подъезда, ожидая, пока ему откроют. Дни тогда стояли прохладные, а по ночам лед тоненькой корочкой затягивал лужи. На Ферко была овчинная шуба, на голове такая же шапка. В руках он держал большой узел. У ног его сидела черная собака породы пули. Она тяжело дышала, высунув из густой шерсти красный язык.
— Здесь можно выучиться на скульптора? — спросил Ферко Таваси у дежурного приятным, мягким палоцким выговором. — Я очень хочу им стать.
— Здесь, — ответил дежурный.
Что он мог еще сказать? Тогда, в ту весну, ничто в мире не могло казаться более естественным, чем то, что коренастый крестьянский паренек в шубе, с собакой у ног, звонит у ворот виллы на проспекте Штефании и говорит о своем желании стать скульптором.
Геза при мне стал подробно расспрашивать паренька:
— Ты откуда?
— Из Хорта. Комитат Хевеш.
Хевеш у него звучало как «Хевеж».
— Значит, мы с тобой земляки. Кто тебя послал сюда?
— Такой белобрысый, молодой. С виду вроде барин, но он не из господ.
— Не из господ, говоришь?
— Потому что барскую землю у нас делил.
— Ага, понятно. — Геза с трудом сдерживал смех.
Постепенно выяснилось, что в коллегию его направил Янчи-Жаннетт.
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать стукнет в майие. — Он так и произнес: «в майие».
— А кто твой отец?
— Чабан. Овец прежде пас.
— Сейчас не пасет?
— Нет овец в поместье. Да и самого поместья уже нет.
— Что же он делает?
— Землю получил. Восемь хольдов. Потому как нас четверо у него. Да еще мать. — Он немного помолчал. — Ну и сам он. Всего шестеро.
— А ты что делал до сих пор?
— Подпаском был. При отце.
— Сколько классов окончил?
— Пять, — ответил он и после некоторого раздумья добавил: — Около того.
— Как это «около»?
— Ну, около… примерно, значит.
— Справка есть?
— Само собой, есть.
И он начал развязывать свой узел.
Все уже вроде было ясно, мы знали все, что полагалось знать, однако Геза не прекращал свои расспросы. Он был серьезен и необычайно дотошен. Но я хорошо знал его и видел, что в глазах его светятся озорные искорки и он старательно прячет улыбку. Очевидно, он боялся выдать себя и потому старался держаться как можно официальнее. За все годы, что я его знал, мне никогда не приходилось видеть его таким уравновешенным, каким он был в то время. От его нервозности и постоянных сомнений не осталось и следа. Он меньше рассуждал и больше делал, работал, что называется, не покладая рук. Думаю, что он был одним из лучших директоров народных коллегий. Ребята обожали его.
76
5 марта 1946 г. для борьбы против реакции был создан левый блок в составе компартии Венгрии, СДП, национально-крестьянской партии и профсоюзов.