— Мне не нужна подачка!
— Никто тебе даром и не дает. Заплатишь выкуп!
— Платить не буду. Мой дед уже расплатился! — вконец заупрямился Пишта. Он стоял, опустив голову и широко расставив ноги.
Кордаш терял терпение и бурчал себе под нос:
— Вот чертов мужик, дурья башка, такого и сам господь бог не убедит.
«Так дело не пойдет!» — подумал я. Во мне заговорило чувство ответственности, и оно заставило меня включиться в разговор. Я стал объяснять Пиште, вернее, пожалуй, не столько ему, сколько стоявшим в очереди, в чем состоит историческая справедливость распределения земли. Не раз повторяя эти слова, я, как мне казалось, приводил самые убедительные доводы, способные произвести неотразимое впечатление и сломить даже сопротивление Пишты. Я упоминал Дьёрдя Дожу[80], раскаленный железный трон, на котором он принял мученическую смерть, Вербёци и тысячелетнюю борьбу обездоленных. Но чем больше я агитировал, тем отчетливее сознавал, что слушателей все меньше убеждают мои слова. Они не рассеяли сомнений ни Пишты Пейко, ни других. Скорее, наоборот, возымели противоположное действие. Особенно недоверчиво люди отнеслись к моему сообщению о сожжении Дожи на раскаленном троне. Они задирали головы, словно принюхиваясь, не пахнет-ли в воздухе жареным мясом. Кое-кто крадучись стал уходить.
Думается, моя высокопарная речь не очень-то понравилась и старому Кордашу, ибо он резко бросил Пиште:
— Иди ко всем чертям! Убирайся подобру-поздорову, пока цел.
Пишта тут же ретировался, даже забыв попрощаться.
Я чувствовал себя прескверно, даже уши горели. «Черт меня дернул ораторствовать! Никогда ведь я не имел склонности к краснобайству». По выражению лица Кордаша нетрудно было догадаться, что старика так и подмывало одернуть меня. Чтобы как-то спасти свой авторитет, я попытался настроиться на веселый лад и добродушно заметил:
— Да, кстати, насчет директивы… По-моему, не все идет у вас в соответствии с ней.
Старик вскинул голову:
— Уже не на барский ли экипаж намекаете? — Между тем я и в мыслях не держал затрагивать эту тему. — Это, дорогой товарищ, относится к психологической войне. — Старик так и сказал: «психологической». Он держался весьма самоуверенно, как человек, пользующийся непререкаемым авторитетом, и продолжал беззлобно поучать меня: — Классовому врагу завсегда надобно напоминать, что мы здесь начеку!
— А директория? Это же незаконно. Теперь повсюду действуют национальные комитеты.
— Разве не все равно, как их называть?
Ну что было на это возразить! Я уже подыскивал какую-нибудь подходящую заключительную фразу, нечто вроде концовки, которой можно было бы завершить мое посещение, как вдруг дверь распахнулась. Оттолкнув вооруженных стражников, на пороге появился Михай Юхош. Его могучая фигура казалась в эту минуту еще более внушительной. Словно бурлившее в нем негодование увеличило его и без того высокий рост. Он обвел глазами комнату, сделал несколько шагов вперед и остановился перед столом с зеленым сукном. Старый Кордаш поднялся со своего места. Сухопарый жилистый старик выглядел невзрачным рядом с этим великаном. У меня было такое ощущение, что в следующее мгновение Юхош протянет руку через стол и вытащит оттуда за шиворот тщедушного худощавого Кордаша.
Но тут Кордаш выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда большущий кавалерийский пистолет и положил на стол перед собой.
Юхош немного оторопел.
В конторе воцарилась мертвая тишина. Стоявшие в очереди подались к выходу.
— Что, сват, аль беда какая стряслась? — спросил наконец Кордаш. Голос его звучал спокойно, почти мягко. — В наших краях, коли случается зайти куда-нибудь, принято здороваться. И шляпу к тому же… Ты что, и раньше не снимал здесь шляпу?
— Послушай, — сдавленным голосом прохрипел Юхош, — ты, пустомеля. Думаешь, я испугаюсь твоего пистолета? Можешь пугать им тех паршивых кур, что еще оставил нам.
— Ну что ж, успокой их, Михай Юхош, вижу, ты бравый, не то что твои куры.
— А это что прислали мне опять? — потрясал Юхош бумажкой, зажатой в кулак. — Или ты решил, что со мной можно делать все что угодно! Вы же начисто обобрали меня… ободрали как липку… Я вам вилами кишки выпущу, если еще раз сунетесь ко мне на двор! — Он задыхался, отрывисто выкрикивая слова.
— Глядя на тебя, не скажешь, что тебя обобрали. На других тебе, конечно, наплевать, пусть подыхают с голоду, так, что ли? Ты никогда не рассуждал иначе. Но те времена кончились, почтеннейший сват. — Старик говорил все еще спокойно, не повышая голоса, но ненависть уже сквозила в его сдержанном тоне. Слова «почтеннейший сват» он особо выделил.
80
Дожа, Дьёрдь (1475—1514) — вождь венгерского крестьянского антифеодального восстания в 1514 году, жестоко подавленного наемными войсками.