— Не по теме… Не по сезону, боцман, шелестишь. Будет тебе…
— А чего будет? Ну? Чего? Сам же, сватачок,[5] сколько раз хвастался? Лечу на своём железном конике мимо какой дярёвни. Завидел раскормленную девахулю. Подворачиваю. Это ж, может, по мне скучает моя ж дорогая «ледя для наслажденья»! То плюс сё да и — иди, иди за меня! А тут что, смеляк? Назад пятками?
— Сравнил! То наши. Деревенские «девственницы Солнца». Что с ними, с деревянными дурцинеюшками?.. А эта… Кирпич с неба! Всего так и одела страхом. Веришь, яйца со страху в тоске замирают! Достаёт из дипломата нашу районку, хлоп сине крашенным коготочком в писульку про мои велопробеги:
— Это про вас написано?
— Да, — говорю.
— Растёте. Теперь вот будет и в нашем журнале очерк.
— А что такое, — валяю ваньку, — очерк? От слова очернить?
— Очертить!
— Не легче. За что ж меня чертить чёртом каким?
Смеётся. Изливает бодрость. А у самой лицо грустное-грустное. Ну, застоялое:
— Очерк, — говорит она, — штука положительная. Прочитают девчата. Со всей страны письмами закидают.
— Недурственно, — щёлкнул Гордей пальцами. — Не жанили тебя районом. Так, можь, что интересно, всей державой женим на крайняк?
И замурлыкал со скуки, безразлично так вадим-забабашкинское:
Валерка обречённо помолчал, потом опасливо шевельнулся:
— Ну… Иль мою звезду сшибила шальная комета? Ты знаешь, что она поёт? Не в масть мне её песенки… "Человек вы, говорит, грамотный. Напишите о себе всё сами. У меня такая метода. Я боюсь неточностей". Видал, блин горелый, у неё метода! Да нужна мне её метода, как собаке боковой карман! А ну сфилонила эта большеухая лиса? Наша разведка слегка догадывается, под что она заточена… Не слишком ли горячо повела дело? Нету ли за этой за методой чего такого-этаковского?
Поднимая над головой руку с выставленным вверх указательным пальцем, Валерка неопределённо-замысловато вертит им. Будто ввинчивает во что-то невидимое.
— Мне, конечно, — продолжал он, — пасты не жалко. Пожалуйста! С картинками могу расписать свои велосипедные страсти. Только думка скребёт меня… Вон был до неё один из нашей из районки. Попросту! Минутку побазарили под лозинкой у моего недоскрёба и привет семье! А эта, вишь, с методой… Нужна мне её метода, как кенгуру авоська. Однако… Что там ни толкуй, а такие красули ко мне в гавань никогда не заплывали. Стою я у себя в розах, тихонько пою им свои серенады… Я только завидел эту тралю поверх лопухов, так и ни с места. Примолк. Как стоял у себя в розах, так и стою пнём. Краснею розою.
— Можно? — подходит она.
— А чего ж нельзя? Без заборов, без калиток живём. У нас всё можно.
Подошла она к розам, никак на них не наахается. Я сообразил — талан варит! — голыми ручищами наломал вязанку роз. Отдал. Тут она мне всякие слова благодарности. А сама лица не отнимет от роз. Так уж они ей к сердцу легли. Ахала, ахала и промежду прочим шлёт-засылает на засыпушку такой вопросец: "А чего это соседи так удивлённо на вас смотрят?"
Я и отпусти своё больное:
— А у меня соседи, как папуасы. Коровьими глазами воззирают на мои розы. Удивляются. У них всегда глаза в пучок… Мы тут все удивлённые. Вся Гусёвка удивлённая.
Они удивляются, и чего это я сажаю у своей яранги цветы, а не сажаю картошку. Удивляются, и чего это я, большой любитель варенья, компотов, фруктов, таскаю мешками это добро из магазина да с базара. Мог бы, говорят, насадить малинки, клубнички, смородинки… Огород же, говорят, — это наша кладовка! А я вместо всего того забил огород, видите, розами, гладиолусами, подсолнухами. Люблю, грешник, подсолнух в цвету…
Каркалыги удивляются мне. А я ответно удивляюсь им.
Утыкают всю землю луком, чесноком, картошкой, хреном… А цветку у них места нет.
Они удивляются, что я катаюсь на велосипеде, обскакал полдержавы. А я удивляюсь, что они спьяну валяются под заборами. Они удивляются, что ж я ем, у меня ж в хозяйстве лишь пять кошек да педальный мерседес. А я удивляюсь, что у них никогда не бывает голода увидеть новое место, свежего человека. У них один голод — на обжорство и питьё. Рассядутся, как кули с мукой, и садят не червивку, так пучеглазку[6], и садят… Поналяпали себе сералей… А в тех сералях не живут! Берегут! Сами всё по времянкам толкутся. В свои сералито лишь по утрам в окошки заглядывают. Не стащил ли кто чего за ночь? Не наследил ли кто на лакированном полу?.. Обложились кувалды мильонами, как подушками!.. А Гоголь вон умер — имущества было всего-то лишь на сорок три рубля восемьдесят три копейки. Так то Гоголь!