— Ремесло занятное. Сколько бы ни превозносили охоту и рыбную ловлю, выследить человека в Париже — куда увлекательнее!
— В самом деле, — сказал Газональ, вслух выражая свою мысль, — у них должны быть недюжинные способности.
— Если бы я перечислил вам все качества, которые нужны человеку, чтобы выдвинуться в нашем деле, — обратился к Газоналю Фроманто, своим наметанным глазом быстро разгадавший провинциала, — вы решили бы, что я описываю гения. Нам нужно зрение рыси. Отвага (ведь сплошь и рядом приходится бомбой врываться в дома, заговаривать с незнакомыми людьми так, будто ты с ними уже встречался, подговаривать их ко всяким низостям, которые всегда принимаются, и прочее). Память. Проницательность. Находчивость (надо мгновенно, на месте изобретать уловки и всегда различные, ибо приемы сыска всякий раз должны сообразовываться с характером и привычками того, за кем следишь). Словом — это небесный дар. В довершение всего — проворство, физическая сила, всего не перечтешь. Все эти способности, господа, аллегорически изображены над входом в гимназию Аморос как величайшие из добродетелей. Мы должны обладать ими, иначе — прощай ежемесячное жалованье в сто франков, которое нам выплачивает либо государство на Иерусалимской улице, либо пристав коммерческого суда!
— Вы, по-моему, выдающийся человек! — сказал Газональ.
Фроманто взглянул на провинциала, но не проронил ни слова, ничем не выдал своих чувств и вышел, ни с кем не простившись: несомненное свидетельство гениальности!
— Ну вот, кузен, ты только что видел олицетворение полиции, — сказал Леон провинциалу.
— Этот человек оказал на меня действие, способствующее пищеварению, — признался почтенный фабрикант.
Тем временем Гайар и Бисиу беседовали вполголоса.
— Я дам тебе ответ вечером, у Карабины, — громко сказал Гайар в заключение и, не взглянув на Газоналя, не попрощавшись с ним, снова уселся за письменный стол.
— Какой невежа! — воскликнул южанин, выйдя за порог.
— Его газета насчитывает двадцать две тысячи подписчиков, — сказал Леон де Лора. — Это — один из пяти влиятельнейших органов печати, и по утрам Гайару не до учтивости. Если уж нам нужно идти в палату, чтобы уладить дело кузена, давай выберем самый долгий путь, — закончил он, обращаясь к Бисиу.
— Изречения великих людей подобны позолоченным ложкам: позолота сходит от частого употребления, так и блеск афоризмов теряется от частых повторений, — заявил Бисиу. — Куда мы сейчас направимся?
— К нашему шляпочнику, отсюда до него рукой подать, — ответил Леон.
— Браво! — воскликнул Бисиу. — Если мы будем продолжать в том же духе, мы сегодня, пожалуй, не соскучимся!
— Газональ, — продолжал Леон, — ради тебя я подшучу над шляпочником, только будь важен, как король на пятифранковой монете; ты бесплатно увидишь редкостного чудака, человека, который от сознания собственного величия свихнулся. В наше время, мой милый, все жаждут славы, но многие вместо этого становятся смешными; отсюда — столько ходячих карикатур, совсем свеженьких...
— Но когда все прославятся, чем тогда можно будет выделиться среди прочих? — спросил Газональ.
— Чем? Глупостью! — отрезал Бисиу. — У вашего кузена орден, а я — хорошо одет, и все смотрят на меня...
При этом замечании, объясняющем, почему в Париже ораторы и другие выдающиеся политические деятели не вдевают больше орденские ленточки в петлицы фрака, Леон указал Газоналю на вывеску, где золотыми буквами значилось знаменитое имя: «Виталь, преемник Фино, фабрикант шляп» (а не шляпочник, как говорили в старину); объявления Виталя приносили газетам такой же солидный доход, как объявления трех продавцов целебных пилюль или миндаля в сахаре; вдобавок он был автором небольшого труда о шляпах.
— Друг мой, — сказал Бисиу, подводя Газоналя к роскошной витрине, — у Виталя сорок тысяч франков годового дохода.
— И он продолжает торговать шляпами? — завопил южанин, внезапно сжав руку Бисиу с такой силой, что едва не сломал ее.
— Ты сейчас сам увидишь, что это за птица, — ответил Леон. — Тебе нужна шляпа — ты получишь ее даром.
— Что, господина Виталя нет? — спросил Бисиу, не видя никого за конторкой.
— Господин Виталь правит в кабинете корректуру своего сочинения, — ответил старший приказчик.
— Что? Каков стиль?! — шепнул Леон своему двоюродному брату. Затем, обратившись к старшему приказчику, он спросил:
— Можно поговорить с ним, не опасаясь нарушить его вдохновение?
— Пригласите этих господ сюда, — произнес чей-то голос.
То был голос буржуа, голос человека, имеющего право быть избранным в палату, голос, в котором слышались влияние и богатство.
Вслед за тем в дверях соблаговолил показаться и сам Виталь; он был во всем черном; рубашка и украшенное бриллиантом жабо сияли ослепительной белизной. В глубине кабинета три приятеля разглядели красивую молодую женщину, сидевшую с вышиваньем в руках возле письменного стола.
Виталю можно было дать лет сорок; честолюбивые замыслы подавили в нем природную жизнерадостность. Он среднего роста, что является обычно признаком превосходного здоровья. Довольно полный, он следит за своей наружностью; он лысеет со лба и не огорчается этим обстоятельством, ибо это придает ему вид мыслителя. Жена смотрит на него и внимает ему с благоговением — видно, что она убеждена в гениальности и славе своего супруга. Виталь любит художников, но не потому, что понимает толк в искусстве, а из какого-то братского чувства; он сам себя считает художником и дает это почувствовать, упорно отказываясь от сего благородного звания и с обдуманной настойчивостью подчеркивая, что его занятие неимоверно далеко от искусства; все это делается для того, чтобы ему твердили: «Но вы ведь подняли шляпное дело до уровня науки».
— Ну как, придумали вы наконец для меня шляпу? — спросил пейзажист.
— Что вы, сударь, в две недели?! — воскликнул Виталь. — Да еще для вас!.. Двух месяцев и то мало, чтобы напасть на форму, которая подходила бы к вашему лицу! Видите — вот ваш литографированный портрет, он всегда здесь; я уже основательно вас изучил! Я не стал бы так стараться и для принца, но вы ведь больше, чем принц, — вы художник! И вы меня понимаете, друг мой.
— Перед вами — один из выдающихся наших изобретателей, — сказал Бисиу, представляя Газоналя, — человек, который был бы не менее велик, чем Жаккар[3], согласись он только ради этого отправиться к праотцам. — Наш друг, владелец суконной фабрики, открыл способ извлекать индиго из старых синих фраков; он пожелал познакомиться с вами, личностью поистине незаурядной, ибо вы ведь сказали: «Шляпа — это весь человек». Ваше изречение привело его в восторг. Ах! Виталь, у вас есть вера! Вы во что-то верите, вы страстно увлечены своим делом!
Виталь задыхался от приятного волнения, он даже побледнел.
— Встань, жена!.. Этот господин — князь науки.
По знаку мужа г-жа Виталь послушно встала. Газональ отвесил ей поклон.
— Буду ли я иметь честь подобрать для вас головной убор? — спросил Виталь с радостной готовностью.
— За ту же цену, как для меня, — заявил Бисиу.
— Разумеется! Я не притязаю на иное вознаграждение, кроме удовольствия быть иногда упомянутым вами. Господа! Вашему другу нужна живописная шляпа, вроде той, какую носит господин Лусто, — произнес Виталь, со значительным видом посмотрев на Бисиу. — Я подумаю над этим.
— Вы не жалеете трудов, сказал фабрикант провинциальный фабриканту парижскому.
— О, только для немногих — для тех, кто умеет ценить мое усердие. К примеру сказать, среди аристократии значение шляпы постиг лишь один человек — князь де Бетюн. И как это мужчины не понимают простой вещи, совершенно ясной женщинам; из всех предметов одежды прежде всего бросается в глаза шляпа! Почему они не подумают о том, чтобы изменить нынешний фасон шляп, прямо скажу — отвратительный! Но из всех народов мира французы особенно упорствуют в однажды содеянной глупости! Господа, я вполне сознаю все трудности! Я говорю сейчас не как автор сочинений на эту тему, где, думается, я сумел философски исследовать данный вопрос, нет, сейчас я говорю исключительно как шляпочник; только я один нашел способ хоть немного облагородить ужасные головные покрышки, которыми пользуются сейчас во Франции, — пока мне еще не удалось окончательно ниспровергнуть их.
3