5 Все было тихо. Я хотел найти какой-нибудь способ для передачи русского «Все было тихо» ямбически, без слишком сильного ударения на «было» и без предварения фразы словом «и», отсутствующим в оригинале. Джеймсу Томсону, чьи идиомы так прекрасно соответствуют идиомам Пушкина и других русских поэтов, писавших столетие после него, я обязан поэтической формулой: «Все тишина» («Времена года. Весна», строка 161). Это было переведено как «Tout est tranquille» во французской версии (Ж. Пулена?) «Времен года» (1802).
8 Мильонной. Эта улица идет от Дворцовой площади к Марсову Полю, параллельно и к югу от набережной, которая отделена от нее рядом дворцов и с которой она связана поперечными маленькими улочками в несколько сот метров длиной.
9 См. ниже коммент. к строкам 9–14.
10 Плыла. Я использовал буквальный перевод этого глагола, который ныне уже архаичен в английском языке, чтобы стилистически связать лодку с гондолой в следующей строфе, как делает это и Пушкин.
12 Рожок. Я думаю, что здесь подразумевается французский рожок, а не пастушья свирель или флажолет, как некоторые (основываясь на отвергнутом черновике, 2369, л. 18 об., где упоминается «свирель») предполагали, и конечно, не целый оркестр — «оркестровая забава русского дворянства», как это гротескно толкует Бродский. Знай Пушкин в 1823 г. роман Сенанкура, можно было подозревать, что эти звуки долетели с залитого луной швейцарского озера, на которое слуга Обермана «брал с собою рог» (и «двух женщин, немок, поющих с ним в унисон») в одну лодку, в то время как в другой лодке, в одиночестве, размышлял Оберман («Оберман», письмо LXI).
Эпитет «удалой» (см. коммент. к XLIII, 2), использованный Пушкиным к «песне» («песня удалая»), — это выдающее себя эхо прилагательного к «гребцу» в державинской оде «Фелица» (сочиненной в 1782 г., опубл. в 1783 г.), в которой содержатся следующие строки (строфа IX):
Эта музыка на воде была сочтена некоторыми серьезными комментаторами[30] типом крепостного оркестра, столь остроумно описанным мадам де Сталь на примере музыкантов Дмитрия Нарышкина, каждый из которых мог извлекать только одну ноту из своего инструмента. Люди говорили, видя их: «Вот идет соль, ми или ре Нарышкина» («Десять лет изгнания», ч. II, гл. 18). Этот оркестр существовал в семье Нарышкина с 1754 г.
На самом деле, Пушкин упоминает о менее формальном веселье; но воздействие этого наблюдения де Сталь было столь сокрушительным для всего мира, что в середине столетия мы находим у Ли Ханта в «Застольных беседах» упоминание о человеке, превратившемся в четвертную ноту, и в «Горах Эфиопии» (Лондон, 1844) майора У Корнуоллиса Харриса — утверждение (III, 288) о том, что абиссинский дудочник в королевском оркестре, «подобно русскому, владеет [только] одной нотой».
Редкая гравюра (ок. 1770 г.), запечатлевшая рожковый оркестр (четырнадцать человек и дирижера), воспроизведена в «Старом Петербурге» М. Пыляева (С.-Петербург, 1889), с. 75.
Путаница в умах комментаторов, без сомнения, увеличилась благодаря пассажу в дневнике кузена Антона Дельвига, Андрея («Полвека русской жизни. Воспоминания [барона] А[ндрея] И[вановича] Дельвига, 1820–1870» [Москва — Ленинград, 1930], I, 146–147: «Лето 1830 г. Дельвиги [поэт и его жена] жили на берегу Невы, у самого Крестовского перевоза…. Слушали великолепную роговую музыку Дмитрия Львовича Нарышкина [его оркестр состоял из крепостных музыкантов], игравшую на реке против самой дачи, занимаемой Дельвигами».
9–14 и XLIX. Если рожок может восприниматься как имеющий слабую связь с местными реалиями, то гондольеры и Тассовы октавы, с другой стороны, принадлежат к банальнейшим общим местам романтизма, и очень жаль, что Пушкин тратил столь много таланта, словесного мастерства и лирической энергии, чтобы перевести на русский язык тему, которая была уже пета и перепета в Англии и Франции. Тот факт, что это ведет к совершенно оригинальному и восхитительному ностальгическому отступлению в главе Первой, L, умаляет банальность, но не позволяет закрыть на нее глаза
Романтическая формула —
лодка + река или озеро + музыкант (или певец), —
которая от «Юлии» Руссо (наиболее одиозного из ранних нарушителей канонов) до пассажей Сенанкура, Байрона, Ламартина и др. постоянно мелькает в поэзии и прозе той поры, временами трансформируясь в более специфический вариант —
30
См., к примеру: Гуковский Г. Хрестоматия по русской литературе XVIII века (Киев, 1937), с. 173, примеч.