— Улуска тонет! — закричал Дяпа.
Пиапон заметил недалеко от оморочки черную голову Улуски.
— Гребите! — приказал он, поискал кормовое весло — его не было в лодке. Гребцы сами направили лодку к тонувшему, и, когда Улуска вновь вынырнул, Пиапон ухватил его за косу и втащил в лодку. Улуска был цел, только живот его вздулся от воды, и от страха он потерял сознание.
— Это не простая была гроза, — значительно заявил Гаодага, выслушав рассказ Пиапона. — Надо вам съездить в Хулусэн к большому шаману. Одна гроза была, над вами пронеслась и чуть всех не погубила. Надо съездить к шаману.
— Да, не простая, — поддержали его остальные.
— Я предчувствовал, — заявил Холгитон. — У меня с утра кожу будто тупой иглой кололи…
Ночь просидели без сна. Наутро Майда достала длинную нитку, один конец привязала за верхнюю пуговицу покойницы, на другом конце завязала бусинку, а немного выше, в середине нитки, — каменную сережку. Поставив на нарах возле покойницы еду, она опустила в посуду привязанные бусинку и сережку — свекровь должна есть все, она голодна, но пища теперь может дойти до нее только через бусинку и сережку по нитке. Каждый раз, когда домашние садились есть, Майда ставила перед покойницей берестяные чумашки с едой.
На третий день покойницу вынесли из дому, несли ее мужчины-соседи, их хватали плачущие дети покойницы, вырывали из их рук тело матери и просили оставить им. Большой дом надрывался от мужского плача, женских причитаний, испуганного детского рева. Покойницу положили в грубо сколоченный из досок гроб, прикрывая крышкой, вытащили конец нитки с бусинкой и сережкой. Заколачивали гроб все дети, жены их, внуки и внучки. Баоса тоже заколачивал свой гвоздь.
— Много гвоздей потребовалось, — бормотал белоголовый старик, чтобы слышали и Баоса и молодые охотники. — А совсем недавно мы не хоронили людей, каждый большой дом имел свой кэрэн,[41] там без гроба клали, женщины приходили туда вышивать, огонь поддерживать. Русские бачики запретили по-старому хоронить. В землю; сказали, надо закапывать.
Баоса слушал старца и думал: какая разница, как тебя похоронят, лишь бы убрали кости подальше от зверей и голодных собак.
Гаодага, Холгитон и еще двое мужчин подняли гроб, и опять за него хватались дети покойницы, опять вырывали из рук. Баоса тоже тянул руки: иначе нельзя, если покойницу без сожаления и без остановок пронести на кладбище, то в семье может начаться великий мор, и дети начнут умирать один за другим, в дом придет большая беда.
На могиле разожгли большой костер, и в огонь бросали вещи, которые не могли войти в гроб. Прежде чем бросить в костер какую-нибудь вещь, ее рвали, ломали, потому что целыми они никогда не доходят до буни, а сломанные предметы там покойница найдет целехонькими. Даже ножницы — только одно лезвие положили в гроб — в буни окажутся с двумя лезвиями.
Под плач, причитания детей, племянников гроб бережно опустили в мокрую песчаную могилу, нитку с бусинкой и сережкой вывели наверх. Когда засыпали могилу, в изголовье воткнули тороан — ветку тальника — и на него подвесили бусинку с сережкой, их теперь не тронут даже дети, потому что они тоже твердо уверены, что покойница дышит воздухом через нитку.
Баоса сел возле тороана и впервые за эти дни горько заплакал. К нему подошла Майда.
— Я передаю ее последние слова, — сказала она, рыдая. — Она просила не трогать Идари. — Майда повернулась к мужу, к его братьям: — Вас она просила, чтобы вы больше не гонялись за Идари.
Баоса рыдал, опустив голову между колен. Пиапон стоял возле него, и ему казалось, что отец раскаивается за свое буйство, за свою несправедливость к жене — сколько раз он ее избивал без всякой на то причины, сколько раз обвинял в несуществующих грехах. Пиапон всегда жалел мать, может, от этого у него в характере и появилась жалость к женщинам.
Баоса поднялся и поплелся в стойбище, за ним двинулись родственники, соседи, все они один за другим вошли в фанзу, откуда недавно вынесли покойницу: нельзя сразу с кладбища идти в свой дом, следы всех побывавших на похоронах должны вернуться в фанзу усопшей.
Пиапон огляделся кругом, фанза была битком набита людьми, но Пиапону фанза показалась опустевшей, мертвой. Какое малое место занимала сухонькая, молчаливая мать в большом доме, но вот не стало ее, покинула она солнечный мир, и дом осиротел, будто обезлюдел. Пиапон не стал участвовать в выпивке и рано лег спать, ему наутро как можно пораньше надо разжечь костер на могиле матери. Каждый человек в жизни имеет свой костер, мать тоже в дороге из буни обратно в стойбище должна греться у своего костра, но так как она не может сама разжечь огонь, за нее разожжет Пиапон.