— Ты что такой улыбчивый? — спросил Токто.
— На марь ходил, ягоды собирал.
— Наверно, много собрал, потому улыбаешься.
— Совсем мало, только на дне туеска принес.
К ним подбежали двое мальчишек с луками и стрелами.
— Дака,[44] у нас стрелы без набалдашников, сделай набалдашники, — попросил один.
— С остриями в разные стороны, ладно? — добавил другой.
— А почему наконечники не хотите? — спросил Токто.
— Мы на птиц идем охотиться, на них лучше набалдашники.
Пота погладил ближнего мальчонку по голове, пригретая солнцем головка приятно теплила ладонь.
«Мой сын так же будет бегать за птицами, и голова у него будет такая же теплая, — подумал Пота. — Я ему изготовлю много-много стрел, самые лучшие луки будут у него…»
Токто отложил в сторону почти готовую поварешку и принялся вырезать набалдашники для мальчишеских стрел.
— Вот всегда у вас так: как только идти на охоту, тогда только вспоминаете об оружии, — ворчал он. — То у вас тетива плохо натянута, то она порвалась, то наконечники притупились, то набалдашники потерялись. Ох и охотники вы! Токто словно забыл о Поте, он разговаривал с мальчишками, добродушно поучал их и весь был занят только ими. Подошла Оба и попросила поварешку.
— Не готова еще, мама, — сказал он. — Видишь, тут охотники пришли, в тайгу собрались, а набалдашников нет на стрелах. Как ты думаешь, что важнее — твоя поварешка или охотничьи стрелы?
Оба улыбнулась и отошла.
— Стрелы важнее. Верно, Пота?
Токто вырезал четыре набалдашника, надел их на стрелы и отпустил обрадованных мальчишек.
— Если вам свистящие или воющие набалдашники нужны, приходите, — напутствовал мастер юных охотников. Взглянув на Поту, он улыбнулся: — За ягодами ходил, говоришь? Поэтому улыбаешься? А я улыбаюсь, когда что-нибудь сделаю для этих мальчишек; их радость — моя радость. Эх, побежали! — Токто смотрел счастливыми глазами вслед мальчишкам.
— Поедем на охоту? — вдруг предложил Пота.
— На что, на уток?
— Что утки, твоя собака обойдет озеро — мешок уток соберет. На лося поедем.
— Поедем. Давно я не стрелял их. Только на чем ты поедешь?
— Попрошу у кого-нибудь оморочку.
— Ну, хорошо, попросишь, а что потом? Дадут тебе раз, два, потом спросят, сколько раз можно давать? Думал я, коли ты сейчас собрался на охоту и дальше думаешь охотиться, тебе необходимо свою оморочку заиметь.
— Где я ее добуду?
— Надо сделать, есть руки — оморочка будет.
В этот же вечер соседи Токто принесли три больших свертка бересты. Охотники заготовляли ее для себя, думали в свободное время сделать новые оморочки, но так как новый житель стойбища не имел собственной, они отдали бересту ему. Через пять дней Пота сидел в легкой дяи — берестяной оморочке с изящно загнутыми кормой и носом, испещренными искусными узорами Токто, маховик тоже был весь в орнаментах, выжженных железом.
— Теперь можно ехать на охоту, — удовлетворенно сказал Токто. — Нигде не протекает? Вроде бы смолы не жалел.
— Не протекает, — радостно сообщил Пота. — Ух, какая легкая!
— Намаешься за целый день, к вечеру и оморочка покажется тяжелой, как кетовый неводник, — сказал сосед Токто, Пэсу Киле, пожилой охотник с реденькой поседевшей бородкой.
— Добрая оморочка, — заявил старик Чонгиаки Ходжер. — Что Токто ни сделает — все у него получается добротно. Тебе, нэку, повезло, родственник твой на всю Харпи мастер.
Поте сочувствовали, его всячески поддерживали и словом и делом. Это он давно заметил и терялся в догадках: не проболтался ли названый брат и не потому ли к нему относятся так сочувственно? Или у хэвэнских, озерских нанай в душах заложена эта доброта, бескорыстность? Потом, поразмыслив, вспомнил своих няргинских — зря он о них стал плохо думать, ведь они так же добры и бескорыстны, как и хэвэнские. Он вспомнил своего беспутного отца, его щедрость, граничащую с безрассудством. Отец никому никогда не отказывал в помощи, отдавал последнюю юколу и сам оставался голодным. Три года назад, во время большой воды, осенью кета поднималась по Амуру, выискивая протоки с малым течением, и рыба не попадалась в невода. Юколы насушили очень мало, и в конце зимы начался голод. Тогда Ганга отдал последние связки юколы тем семьям, у которых были дети, а сам, как и многие охотники, ушел в тайгу собирать кору молодых деревцев, кустарников. Не один Ганга тогда так поступил, все охотники, у кого не было малых детей, отдавали припасы продовольствия многодетным.