Но так как другие казаки, пришедшие с Федульевым, закричали на тех, „кои противились идти на Яик: „Что вы это делаете? Еще мало мы бед-та наделали?““ — то оные казаки и разошлись врозь. А он, Емелька, видя, что те казаки от него отошли, взятую им саблю бросил».[25]
Становится очевидным, что, схватившись за оружие, Пугачев действовал не на авось и не в одиночку, а учитывая настроения части казаков, предпочитавших «скитаться» на Узенях, чем сдаваться в Яике на милость врагов.
Более того: из сцены с саблею видно, как далеко не гладко и не просто протекало дело с предательством. Среди казаков происходила борьба, и были открытые сторонники у Пугачева. К таким, оставшимся ему верными, можно с полным основанием отнести Михайлу Маденова, Алексея Фофанова, Василия Кононова, Сидора Кожевникова (последние двое были разоружены заговорщиками), а также тех, которые, будучи посланы на форпост, в лагерь изменников не возвратились: Калмыков, Жигалин, Хохлов.
Таким образом, с уверенностью можно утверждать, что, находясь в плену у шайки изменников, Пугачев доставил им немало хлопот. Выжидая случая, чтобы явиться с повинной к властям, атаманы-предатели на всем пути к Яику должны были оставаться начеку перед лицом все еще грозного «батюшки» и в виду нараставших разногласий в среде казаков. Отделавшись в начале скитаний от заведомо ненадежной группы разночинцев (у разночинцев отняты были кони), Творогов и компания кое-кого среди казаков застращивали, других обольщали посулами всяческих благ, третьих по тем или иным поводам обезоруживали. Были случаи и открытого натравливания казацкой массы на подозрительных (история с казаком Маденовым).
Все это не мог не видеть и не понимать Пугачев. Как следует из показаний того же Творогова и особенно казака Фофанова, Емельян Иванович не переставал вразумлять спутников из рядовых казаков, дабы опереться на них в смертельной борьбе с заговорщиками. В моменты обострения этой борьбы он был грозен и страшен.
«Черный огонь бежал по его жилам, — читаем мы в одной из заметок писателя. — Он в ту минуту был грозен, страшен и опасен».
Он был страшен не только держа в руках оружие, но и превосходством своих духовных сил. За ним была правда, выпавшая из рук изменников.
«Слова Пугачева атаманам, — отмечает в своих набросках писатель: — Вы за малым шли, у вас на уме было пограбить да пожить сладко, ну, так и делайте, как хотите. А я готов на своей правде умереть».
И в другом месте, перед тем как был взят Пугачев:
«Вы за малым шли… А я готов на своей правде умереть».
Но вот «мужицкого царя», обезоруженного, вяжут. Впереди других предателей — Творогов. Емельян Иванович к нему:
«— Ты что, ехидна, так озлился на меня?»
И вслед:
«— Ладно, ваш верх… А моя покрышка! — сказал Пугачев, когда ему связали назад руки».
Так, этими словами Пугачева отмечает писатель превосходство народного вожака перед его врагами, неугасимую веру его в свое особое назначение.
В ночь с 14 на 15 сентября 1774 года Пугачев был доставлен в Яицкий городок и сдан капитану Маврину. Сюда же доставлена жена Пугачева Софья с сыном Трофимом, а несколько позже — изловленные в степи Афанасий Перфильев, Петр Пустобаев и при них группа казаков и работных людей.
«Чрез два дня, семнадцатого сентября, — отмечает писатель в своем „Плане“, — Пугачев спрашивает — кое число седня? — Семнадцатое! — Именинница сегодня Софьюшка моя. — Ровно год».
Ровно год назад Пугачев встал на Яике во главе восставших казаков, и теперь вот он снова в Яицком городке, но уже как побежденный вождь побежденного народа.
Начав с мысли о побеге на Кубань и в Турцию, восставшие включились затем в общенародную борьбу против крепостников и после разгрома на Волге вернулись к мысли о бегстве из царства неволи. Еще бродя в степи, незадолго перед тем как его предали, Пугачев вновь, как год назад, предлагал атаманам бежать с ним за Каспийское море. Но предлагал он это не с тем, чтобы покориться судьбе, а с тем, чтобы передохнуть вдали и с новыми силами двинуться в Россию на выручку «замордованного народа». Поистине неукротим был «мужицкий царь», и даже на пороге казни, под пытками, не терял он ни светлой мысли, ни жажды жизни. Так именно понимал и толковал его в своем произведении, от первой до последней страницы, В. Я. Шишков.
В Яицком городке Пугачева держали три дня — с 15 по 18 сентября.
В «Плане» писателя и в его «Хронике пугачевского движения» имеются заметки:
«16 сентября. Первый допрос Пугачева и его жены Софьи в Яицком городке».