Занимался неуверенный поздний рассвет жуткого дня [22], сделавшего двадцатитрехлетнего Штрайта седым. Под клокочущим траурным багрянцем пылавших хранилищ горючего, ревущим набатным колоколом небом в каком-то нереальном, пульсирующем мутно-розовом свете, в искристой паутине пулеметных трасс трепетно бились светлые силуэты людей. «Выскочили в белье!» — мелькнуло у Штрайта. Он растянулся на льдистом, вытоптанном снегу, яростно отталкиваясь ногами, пополз, набирая жгучую крупу в рукава, за воротник, загребая ее онемевшими, непослушными пальцами. Наконец, собрав волю, он вскочил и, согнувшись, ринулся к границе взлетного поля, где, казалось, не было тяжких силуэтов, будто врезанных в багровевший задник горящих и рвущихся самолетов и боеприпасов. Силуэты эти, слишком знакомые, такие нестрашные с высоты, здесь, в блеске пожарища, жутко обнажили свои грозные контуры. Танки удалялись, и Штрайт постепенно замедлил бег.
— Русские! Откуда взялись здесь русские? — хрипя и задыхаясь, выдавил он, распрямляя ноющие колени.
— Русский десант захватил аэродром, герр майор! — гаркнул кто-то рядом.
Стучавший зубами Штрайт от неожиданности мгновенно взмок. Сбоку мелькало белое блюдце лица с темными провалами глазниц под блестящими шнурами надвинутой на уши офицерской фуражки. Несвязная речь, отвисающая челюсть.
«Ух! Чтоб тебя! Герр майор? — метнул взгляд на свои погоны Штрайт. — Мой бог! Чужая шинель…»
— Кто вы?
— Лейтенант аэродромной охраны, герр майор! Офицер связи! Наших батарей больше нет… Шквал огня! Реактивные снаряды!
— Реактивные? Какой же тогда к черту десант! Помогите найти хоть один неповрежденный самолет, лейтенант! Да пошевеливайтесь вы!
— Есть, герр майор! Был приказ генерала Фибиха стартовать на Новочеркасск… Обмотайте голову вот моим шарфом! У вас белые уши!
«Надо ж, приказ!.. Стартовать!.. Стартовать!.. Стартовать!» — отдавалось в мозгу Штрайта усиливающейся тупой болью.
Он перешагивал и перепрыгивал через разбросанные кругом карнавально искрившиеся, истерзанные, рваные и жеваные листы обшивки фюзеляжей самолетов, хвостовая часть которых была раздавлена танками. Концы арматуры каркасов, причудливо изогнутые, скрученные, торчали ерником из обрубленных «юнкерсов», «хейнкелей», «фокке-вульфов» — грозной гордости люфтваффе. Все выше громоздились обломки исковерканных, сплющенных, продавленных стабилизаторов и плоскостей хвостового оперения. Траки танков повсюду оставили печать уральской стали. Самолеты, накренившись на крыло, навалившись один на другой и осев, беспомощно задрали кверху отсвечивающее жаром остекление пилотских кабин. Зрелище было непереносимым. Как на гигантском кладбище, цепляясь, пестрели черные кресты в красных угольниках. Мокрое белье прилипало к телу, усиливающийся ветер пронизывал насквозь, у Штрайта начинался озноб, ноги стали ватными, непослушными. Споткнувшись несколько раз, он повалился на обломки самолета, не находя сил подняться. Глаза застлали слезы отчаяния. К горлу подкатил тошнотный ком.
— Герр майор! — раздалось над ним. — Да встаньте же вы! — силился его поднять спутник. — Взгляните, Ю-52! Он идет на взлет!
Штрайт вскочил. Тяжелый транспортный самолет, мельтеша винтами и как бы сморщив от напряжения гофрированное тело, разворачиваясь, рулил неподалеку. В общем хаосе звуков, грохоте взрывов, вое и реве пламени надрывный звон его моторов не выделялся. Болталась не запертая изнутри дверь, и, сделав отчаянный рывок, задыхаясь, Штрайт ухватился за ее ручку, пытаясь дотянуться другой рукой до порога. Но тут же сильный удар подошвой сапога в плечо отбросил его назад, Дверь захлопнулась. С трудом сохранив равновесие, Штрайт в бешенстве поднял кулаки и с проклятиями рванулся вперед, но кто-то крепко обхватил его
22
Гибель под Сталинградом целой воздушной армии Курт Штрайт в десятую годовщину документально опишет в газете «Die deutsche Soldaten Zeitung» (ФРГ).