«Там меня сразу назначили в артиллерию, в запасную батарею Третьей армии. Эта запасная батарея, — рассказывал впоследствии Конев, — по теперешним понятиям была больше, чем полк. В ней числилось около двух тысяч солдат и командиров, имелась большая партийная организация, около 200 коммунистов. Вскоре меня выбрали секретарём. Я почувствовал, что здесь меня могут опять задержать, поэтому, отправившись в политотдел с докладом о состоянии партийной организации и о задачах коммунистов батареи, решил снова проситься на фронт. Мне были предложены сразу три назначения: комиссаром артиллерийского полка, комиссаром пехотного полка и комиссаром бронепоезда. Причём было сказано, что политотдел предпочёл бы, чтобы я пошёл комиссаром бронепоезда, потому что бронепоезда в условиях гражданской войны являлись большой ударной и маневренной силой. Их роль была особенно велика в наступлении.
Я был назначен комиссаром бронепоезда, который сформировался из уральских рабочих и матросов-балтийцев — народ по-революционному боевой, но по части дисциплины не особенно сплочённый. Так что предстояло поработать по-настоящему, сделать бронепоезд действительно боевой ударной силой».
«По части дисциплины» красногвардейцы, особенно на первых порах, сильно уступали своим неприятелям. Что же касалось матросов-балтийцев, то это была особая каста военных. Оставшись без кораблей (многие из них на палубу никогда и не ступали, а попали в водоворот событий из тыловых частей и учебных команд), эти вольные люди революции, не привязанные ни к земле, ни к родине, где бы им какой-нибудь подводчик из земляков мог заронить в душу свои сомнения и свою печаль о житье-бытье, исполняли любую работу, которая могла бы служить «делу революции». На пехотных командиров «главный костяк революционного Петрограда» посматривал свысока, а на комиссаров с недоверием. Как правило, у матросов были свои вожаки. Но юному комиссару Коневу, во многом благодаря своей армейской подтянутости, уму и постоянству, удалось сплотить команду бронепоезда, подтянуть дисциплину, прекратить пьянки и вольности, наладить боевую и политическую учёбу. А начал Конев свою комиссарскую работы с… личной гигиены стрелков и артиллеристов бронепоезда. Первой заботой Конева стало то, чтобы вся команда, без исключения, по утрам умывалась и чистила зубы. И вольным людям революции, уставшим от пьянства и стрельбы, это комиссарское нововведение понравилось.
Бронепоезд № 102 относился к типу лёгких бронепоездов, но название носил достаточно тяжёлое — «Грозный». Три вагона, обшитых стальными листами различной толщины, паровоз, обеспеченный такой же защитой, артиллерийская башня. Вооружение и оснастку имел соответствующую своему типу: две бронеплощадки; на каждой из них по четыре короткоствольных 76,2-миллиметровые пушки образца 1902 года и 12 бортовых пулемётов «максим», кроме того, одно орудие в башне, обеспеченной поворотным механизмом, так что оно могло вести огонь под любым углом; вагон-канцелярия, вагон-клуб и вагон для личного состава. Экипаж бронепоезда состоял из взвода управления, взводов броневагонов и башенных стрелков, а также отделений бортовых пулемётов, взвода тяги и вагонов. Толщина брони колебалась от 10 до 15 миллиметров. Бронепоезд, в зависимости от необходимости и поставленной боевой задачи, мог цеплять по несколько пустых платформ, на каждой из которых помещалась стрелковая рота десанта. На одной заправке мог двигаться до 120 километров при максимальной скорости 45 километров в час. В качестве паровозного топлива использовались уголь, мазут или дрова. Учитывая то, что Гражданская война, особенно начальный её период, была схваткой на дорогах, а вернее, за дороги, за основные коммуникации, по которым перебрасывались войска, боеприпасы и хлеб, бронепоезда играли подчас исключительную и решающую роль.
Командовал бронепоездом С.Н. Иванов, бывший морской офицер. Так же, как и комиссар, он был артиллеристом. В Кронштадтской крепости командовал одной из артиллерийских батарей.
Из воспоминаний маршала Конева: «Бронепоезд, ведя огонь из орудий и пулемётов, врывался на станцию, прокладывал путь огнём, а пехотные цепи, охватывающие его справа и слева, овладевали этой станцией и близлежащими населёнными пунктами. Боевое взаимодействие бронепоезда и пехоты во времена Гражданской войны не раз приводило к успеху. Так мы взяли Ишим. Однако атаковать Омск не смогли, потому что река Иртыш была для бронепоезда серьёзной преградой. Всё же подступы к Иртышу мы атаковали совместно с пехотой, а потом взяли да и дерзнули — по льду проложили рельсы и так переправили бронепоезд через Иртыш.
На подступах к Чите пришлось вести бой не только с белогвардейцами атамана Семёнова, но и с японскими самураями.
И сейчас вижу поле боя под Гонготой: цепи белогвардейцев и японских солдат, атакующих нас при поддержке двух своих бронепоездов, атаку нашей кавалерии под командованием Н.А. Каландаришвили[5]. Бывший ссыльный революционер Каландаришвили был одним из руководителей партизан Восточной Сибири, создал кавалерийский отряд, который сыграл важную роль в борьбе с Колчаком. В частности, вместе с другими отрядами он преградил путь Колчаку к Иркутску. Потом отряд Каландаришвили был переброшен в Забайкалье на разгром атамана Семёнова. Вот он-то как раз и участвовал в атаке на станцию Гонгота.
Когда кавалеристы при поддержке нашего бронепоезда начали крепко нажимать на белогвардейцев, на выручку им подоспели японцы. Нужно было принимать ответственное решение — бить японцев или нет (а приказано было в бой с ними не ввязываться). Однако обстановка требовала вступить в бой с японцами, так как они перешли в наступление при поддержке двух бронепоездов. Мы японцам продвинуться не дали, отбросили их. И Гонгота была взята».
События, о которых вспоминал маршал Конев, относились к апрелю 1920 года. Народно-революционная армия Дальневосточной республики и отряды красных партизан дрались с Дальневосточной армией (забайкальские казаки генерал-лейтенанта Г.М. Семёнова и белогвардейские подразделения бывшей армии Колчака). К тому времени на фронте создалось такое положение, когда Дальневосточная армия, занимая крупные города и ключевые железнодорожные станции Чита, Карымская, Сретенск, Нерчинск, опасно разделяла Дальневосточную республику на две части. Для того чтобы пробить «читинскую пробку», войска Дальневосточной республики провели несколько операций. Та, о которой рассказывает Конев, была первой. Войска Дальневосточной армии под командованием генерал-лейтенанта Г.М. Семёнова насчитывали около 20 тысяч штыков и сабель при 496 пулемётах, 78 орудиях и двух бронепоездах. Однако половину сил Семёнов вынужден был держать на Восточном фронте в районе Сретенска и Нерчинска, так как отряды красных партизан нажимали с тыла. Западнее Читы действовали около девяти тысяч штыков и сабель при 255 пулемётах, 31 орудии и двух бронепоездах. Здесь же стояли части 5-й пехотной дивизии японцев — 5200 штыков и сабель при 18 орудиях. Войска Народно-революционной армии ДВР (главком Г.X. Эйхе, член Военного совета Н.М. Гончаров) имели около 9800 штыков и сабель при 72 пулемётах и 24 орудиях. Их поддерживал огнём бронепоезд «Грозный». 10 апреля началась атака на Читу. Эйхе направил свои войска двумя колоннами. Одна из них двинулась с севера, в обход, через Яблоневый хребет и подошла к окраинам Читы. Одновременно главные силы, которые вёл красный командир В.И. Буров, атаковала в направлении станции Гонготы. Операция была неудачной. Чита ещё до конца июля 1920 года будет оставаться за Дальневосточной армией. Но действия бронепоезда при взятии Гонготы, видимо, были успешными. Красивой и стремительной оказалась атака конников Каландаришвили. Потому и запомнилась Коневу.
Осенью войска Народно-революционной армии ДВР наконец дожали Дальневосточную армию в Забайкалье. Белые испытывали нехватку оружия и боеприпасов. В октябре 1920 года начали эвакуацию в Приморье. Там находилась их база снабжения. Бои продолжались до конца октября, в ходе которых войска ДВР и отряды красных партизан заняли станцию Даурия. Забайкалье стало частью Дальневосточной советской республики.
Именно в этот период у комиссара бронепоезда Конева вспыхнул и озарил его жизнь новым смыслом яркий роман с Анной Волошиной. Конев полюбил всем сердцем, и ему тогда казалось, что на всю жизнь.
5