— Дядь, дай рупь, дядь, дай рупь, дядь… — к рукаву прицепился облезлый одноглазый кот с нездоровым блеском в оставшемся веретенообразном зрачке — видимо, распознал звериным нюхом башляльщика.
— Брысь!
— Купи трын-траву, увжаемый! Хрраша трравкт! А? — узловатые пальцы обхватили плечо казначея с другой стороны, пахнуло конским навозом и мертвечиной. Устим с негодованием обернулся и тут же спрятал негодование обратно — на него пытались смотреть огромные глаза на худом морщинистом лице, а попыткам мешали суровые нитки, которыми были пришиты веки к щекам.
— Хей-хей-хей! А ну, покаж! — пришел на выручку Селянин.
— Мкол? Тыбе нче не дам! — отступил назад зашитый.
— Ха! Не, ты токмо глянь, честной народ, опять гашиш втюхиват! Тьфу, вурдалачье племя! Давай, давай, топай отседа, не то старшине пожалуюсь!
— Индыр, индыр, ч-ч, Салайнин! — дорогу магу заступило огромное волосатое чудище, от прелой шерсти которого поднимался вонючий дух. — Айдын колброт?
— Гыга, ч-ч, Мрва! — приветливо откликнулся Микола и повертел загадочно в воздухе пятерней. — Айдын уйтун херрва![3]
— Пфф, — угрюмо отозвалось чудище и освободило дорогу.
— Об чем обчалися? — поинтересовался княжий казначей у колдуна.
— Пожрать хотел, горемыка, а хде трактир, не ведал, — отмахнулся Микола и тут же восторженно завопил: — Ай, кузяво! Дай денежку, Устимка, ох-тыж-блинку поду куплю!
Микола напористо двигался по торжку, бранясь, смеясь, громко разговаривая со встречными на дюжине незнакомых языков и скупая всевозможные вещички, показавшиеся ему особо «кузявыми». Его заплечная котомка постепенно распиралась от различных всякостей, а кошель казначея тощал, однако Устим, трезво рассудив, о составе чудодейственной микстуры решил не спрашивать, строча в уме для князя «липовый» отчет. Так, на всякий случай, может, колдун мысли читал…
Пройдя торговые ряды насквозь, колдун предложил финансовому человеку сделать привал возле трактира, приветливо распахнувшего двери, с кружечкой пивка и жменью каленых орешков. Тот радостно согласился, но радости Устима не суждено было исполниться: так уж сложилась его доля, что колдун углядел за трактиром, в самом дальнем конце поляны, вывеску «Иван Гнезан — особости». Селянин навострил нос, как пся взявшая след, и ломанулся по направлению к видавшей виды матерчатой палатке, возле которой восседал на кресле-качалке невозмутимого вида человек, посасывающий трубочку на длинном чубуке.
— Че надо?
— Надобность.
— Об чем?
— Э-э, об изначальном…
— А скелько грошей имеешь?
— А чо, душевные люди не сойдутся ли?
— Ох, хитрован ты, Микола!
— А хто б и говорил, Ванята!
Торговец и колдун радостно пожали друг другу руки, а Устим понял, что с деньгами он с поганого базара не уйдет.
Результатом встречи двух «хитрованов» послужила не старая еще кобыла, запряженная в уже старую телегу, которые, скрипя и фырча, везли в людское городище странного вида каменюгу треугольной со всех сторон формы. Колдун, по всем признакам, был счастлив приобретением: широко улыбался, потирал ладони, хихикал, ласково гладил булыжник и приговаривал «Надыж, бенбен, ох тыж, лысые матрешки, бенбен!» Устим же был угрюм — князь за растрату бил больно, кулак у него был тяжелый.
— Ну, и хде ентот лихоимец! А?
Когда красный закатный диск светила коснулся верхушек деревьев затаившегося тишиной вечернего леса, Гордей во всем великолепии княжеской нетерпимости собственнолично явился на колдовское подворье. Телоохранники, как это принято, сопровождали его, но можно сказать, что явился князь к колдуну по-простому, в одиночестве, без свиты. К худу, к добру ли такой личный визит был, Марфа рассуждать не стала, поэтому сразу бухнулась на колени, не утруждаясь низким поклоном.
— Хорош, тетка, челом пыль с тракта обтирать, сказывай, хде ученость лысая!?
На фоне оттопыренного женского крестца нарисовался кулак вывернутой назад руки, а из кулака торчал перст, указующий на дверь избы. Князь ту дверку открыл с ноги.
Колдун Микола пребывал в обширной горнице, а разум его — незнамо где. Посреди помещения стоял стол, на столе высился треугольный камень, его поверхность, а так же стены, пол и даже изразцы на печи покрывали угольные узоры письмен таинственного содержания. Селянин вид имел растрепанный, отстраненный, но возбужденный, глаза его сверкали нездоровым блеском, а рыжая борода топорщилась в разные стороны. «Цигнатура в квандрате… и… косвинус дихфунции… а, траехтория-то крутая, но временной двих комбеньсируват искажения поля… хотя… Уфф, зар-р-раза…» — бормотал колдун. Князь, на секунду сбитый с толку увиденным, вспомнил за чем явился.
3
авт. перевод: «Всех благ, Селянин! Человека продаешь?» «Тех же благ, Мерва! Продаю ему впечатления!» «А, ну-ну…» (троль.)