1.3. Преследование «еретиков» после 1933 года
В деле преследования инакомыслящих есть самые различные возможности. Однако стоит учитывать, что при возникновении тоталитарной системы в стране «Серединной Европы» концентрация власти не настолько велика, как, например, в Советской России. Имелась масса представителей «Консервативной революции», которые оберегались почтением со стороны нации, и пользовались расположением властей ещё до того, как национал-социалисты пришли к власти. В частности, это относится к генералитету старого рейхсвера, консервативным дипломатам «старой закалки», определенным кругам экономики и культуры (Ганс Гримм, Эрнст Юнгер). Одним партия не запрещает писать и издавать книги (Шпенглер или ушедший из жизни в 1925 году Мёллер ван дер Брук), но в то же самое время её культурно-пропагандистский аппарат покрывает завесой молчания отдельные фигуры (Эрнст Юнгер). Против других партия действует более решительно, лишая их возможности действия через конфискацию издательств и журналов (Штапель, Альбрехт Эрих Гюнтер). Некоторые были заключены в тюрьмы и направлены концентрационные лагеря, где часть гибнет (Рек-Маллечевен, Альбрехт Хаусхофер, Шульце-Бойзен8), но некоторые остались живы и после окончания войны были освобождены (Никит).
У выразителей идей «Консервативной революции» мы можем обнаружить значительное расхождение в поведении перед лицом подобных угроз. Весьма небольшое количество, в первую очередь из активных социально-революционных групп направляется в эмиграцию (Отто Штрассер, Петель, Эбэлинг, а также представители иных сил: Раушнинг, Тревиранус). Однако подавляющее число консервативных революционеров все-таки остается в Германии. Причины, почему доля эмигрировавших незначительна, были разными. Некоторые из групп отрицали национал-социализм, полагая его явлением сугубо ненемецким, искажающим немецкую сущность, а потому для их представителей оставить родную землю означало вовсе не то же самое, что для активистов оппозиционных группировок, выступающих против тоталитаризма в целом. Кроме этого многие консервативные революционеры надеялись, что смогут инфильтрироваться в национал-социалистическую систему, изменить её изнутри и изжить через победу «второй революции»9. Кроме того эмигранты, принадлежащие к этому лагерю, в силу своей прогерманской ориентации приравнивались к национал-социалистам и весьма недоверчиво воспринимались в принимающей их стране, а потому вызывали у прочей политической эмиграции только агрессию (как, например, было с Отто Штрассером). Кроме этого не стоило списывать со счетов сугубо личные причины (например, члены семьи, родственники и т. п.), что мешало эмигрировать из страны.
Часть оставшихся в Германии консервативных революционеров «затворяют уста» и полностью замолкают (Блюхер, Фридрих Хилыпер). Прочие отказываются от политической публицистики и обращаются к совершенно аполитичным литературным сферам, например, обретая себя в поэзии (Виннинг, Карл Роте) или же в религиозной философии (Эрнст Вильгельм Эшман). Навыки подвергать режим критике превращаются в подлинное искусство «под спудом». В качестве примера можно привести стихотворение Фридриха Георга Юнгера, которое появилось в сборнике «Стихотворения», изданном в 1934 году в издательстве «Сопротивление». Особой популярностью пользуется уловка, когда для маскировки применяются сугубо исторические материалы. Читателю предлагается неявное сравнение прошлого и национал-социалистического настоящего (Рек-Маллечевен «Бокельсон. История массового заблуждения»). Могли употребляться также неприкосновенные для партии исторические личности, как например, принц Ойген или солдатский король Фридрих Великий, которые изображались таким образом, что национал-социализм трактовался как совершенно ненемецкое явление (Герман Ульман Бухляйн «Имперский барон фон Штайн»).
8
Пожалуй, неправильно относить к одной группе заговорщиков вроде Никита и Альбрехта Хаусхофера и Шульце-Бойзена, который все-таки был иностранным агентом (даже если его к шпионской деятельности подтолкнули мировоззренческие установки) (AM 1971)
9
Термин «вторая революция», обладающий вполне угрожающим звучанием, преимущественно использовался до 30 июня 1934 года [«Ночи длинных ножей»] в революционном крыле НСДАП, представители которого не были удовлетворены итогами захвата власти в январе 1933 года и настаивали на осуществлении подлинной [национальной] «революции».