Ему я не поверил; мне хотелось только испытать его.
Несколько дней еще спустя опять пришел Гончаров и сказал мне так:
– Вот вы спрашивали о том поляке, я теперь вот что вспомнил. Сидели мы недавно с Жуковским у нашего (т. е. староверческого) попа Григория. Я стал об Василии Кельсиеве вспоминать и говорю: хоть и безбожник он был, и детей своих не крестил, и пьяница, а уж что за умнейший человек-то… Вот голова!.. И говорю Жуковскому: у вас небось таких нет. А он говорит: «И у нас тоже есть не хуже Кельсиева и по учености, и по всему; вот хоть бы Каминский».
Таким образом подтвердилось мое подозрение насчет того, что Жуковский лжет, будто он этого революционера не знает. На первый раз мне больше ничего не было нужно; я мог ждать «Гольденберга», как ждет опытный охотник медведя, которого уж выследили ему соседние мужики…
Долго не было о нем никакого слуха. Глизян был хорошо знаком и дружен с одним греком, турецким чиновником; он попросил его известить нас о приезде одного «Гольденберга», просил как о деле частном, не подавая греку никакого вида, что этот человек имеет политическое значение. Грек обещал.
«Милости просим, г. Каминский! Я очень рад», – думал я.
Проходит день, проходят два, проходит, может быть, целая неделя. Ничего особенного не слышно. Никто ничего как будто и не знает. Конечно, срок этот слишком короток… Какой политический замысел можно не то чтобы осуществить, но даже и начать в одну или две недели, и тем более в новой среде?.. Подождем!
Мне очень хотелось, чтобы Гольденберг обнаружил свое присутствие в Добрудже какими-нибудь действиями, стоющими серьезного внимания… Приятно мне было бы сказать ему: «Nec plus ultra!»[1]… и противопоставить его смелым интригам Геркулесовы столбы моего официального значения… ну… и разумеется… моей личной сообразительности…
Охотнику становилось немного уж скучно; зачем галицийский медведь так долго не подходит к русскому стаду.
В это же самое время, как снег на голову, свалился вдруг откуда-то другой таинственный полячок, низшего звания. Лицо у него было какое-то солдатское, широкое, сухое, скуластое; усы щетинистые, движения резкие; глаза злые, смелые, лукавые…
Он явился ко мне в сумерки; объявил, что имеет сообщить нечто важное, и представил мне «permis de residence»[2], подписанный одним из наших дунайских консулов. Обозначен он был на этом виде «варшавский выходец такой-то» (какой именно – забыл).
Паспорт был просрочен. Что такое: «варшавский выходец»? Просто значит – беглый или эмигрант… Справиться тотчас же у того консула, который выдал ему такой особенный вид, я не мог; не мог немедленно узнать, зачем мой придунайский сослуживец (человек очень опытный и к службе в высшей степени внимательный) выдал этому подозрительному человеку такой «уклончивый» паспорт. Или он был и есть просто «русский подданный», или он именно из тех «варшавских выходцев», которым въезд в Россию запрещен за участие в восстании. Если он из последних, – в какие же именно подданные он записан: в турецкие, в австрийские, в румынские? Зачем же ему, под чужою властью и в чужой стране, русский или полурусский вид, когда он в Россию въезжать не должен?..
Я взял этот странный вид и спросил у таинственного незнакомца, что такое имеет он мне сообщить. Он принял вид грозный и трагический и воскликнул с очень грубым акцентом:
– Я хочу ехать к генералу Коцебе (Коцебу), в Одессу, для приготовления войска… Потому что из Галиции будет скоро атака… Кавалерия во столько-то тысяч… (Не помню, сколько он сказал.)
– Вы хотите, чтобы я вам дал денег для поездки в Одессу к генерал-губернатору?..
– Да, конечно, деньги нужны, – отвечал он. Я сказал ему:
– Денег я вам немного дам, если вам нужно, а в Одессу ездить подождите; я не верю этому слуху о нападении из Галиции; но если в самом деле будет что-нибудь нужное, – я и сам могу письменно известить генерала Коцебу. А вы, если желаете, то можете сообщать нам сведения всегда, когда угодно. Вы мне и здесь пригодитесь. Паспорт ваш просрочен; я его возьму, а вам, если хотите, выдам новый, когда занадобится…
Это еще что за человек?.. Вид у него смелый. Он в своем роде может быть и опасен, и полезен нам, смотря по обстоятельствам. Мне хотелось взять его на всякий случай покрепче в руки. И я, подумав, решился даже выдать ему новый паспорт, просто как «русскому подданному», сохраняя в столе моем на всякий случай, как оправдательный документ, просроченный «permis de residence», выданный консулом, который слыл скорее осторожным, чем слишком решительным. Я решился поступить не совсем правильно «по форме» вот на каких основаниях. В странах этих – в Турции, в Элладе, в дунайских небольших государствах – всегда было много людей с неопределенным подданством; разные «proteges», полуподданные; люди, имевшие по два вида, один по одной причине, другой – по другой…