Остроконечные шапки, отороченные мехом, ныряли в толпе вниз, потому что уставшие тут же присаживались на корточки, переговариваясь снизу вверх. Белые жесткие шляпы, обшитые черным бархатом, похожие на треугольники, скользили в толпе, кивали, а когда поднимались, из-под них выглядывали потные смеющиеся коричневые лица. Стволы тополей были обглоданы начисто. Голодные и изнуренные лошади обгрызали кору насколько позволяли повода. На целых два метра от земли тополя имели вид телеграфных столбов. Феофан поморщился: «Посохнут деревья», — и пошел по всем комнатам конторы, продираясь сквозь мягкую ватную цветную толпу.
Все эти два дня он, ведя главную работу, успевал глядеть за другими, желая дознаться причины безобразной путаницы. На крыльце была сплошная толпа. В комнате перед барьером сгрудились плантаторы. Острый запах конского пота и сырой дурман опия не давали дышать. За низенькими столами, выбиваясь из сил от табачного дыма, пыли, жары и вони, работали весовщики. Кувшины, банки, тазы, кружки, наполненные вязким коричневым тестом, стояли на барьере и колыхались в целом лесе поднятых рук. Гам стоял такой, что в голове звенело.
Кричащие ватаги одна за другой вторгались в набитую комнату. Над барьером был ряд лиц, как в картинной галерее. Они смеялись, кричали и улыбались. Лукавые сверлящие глаза смотрели на весовщиков. При каждой улыбке узкие, косо прорезанные глаза заплывали и исчезали. Весы непрерывно стучали. Когда выкрикивали фамилию, промокшая от пота расписка расплывшимися кляксами падала на стол и заносилась в журнал. Мокрая, потная спина весовщика в чесучевой рубашке выпрямилась. Ошалевший приемщик злобно посмотрел на Феофана и проговорил:
— От этой проклятой жары и морфия наверное кто-нибудь сегодня взбесится.
— Ха… ха… ха… — отвечал Феофан.
И с полчаса он работал на весах с точностью хороших часов. Потом приемщик сконфуженно стал продолжать работу.
— А сколько принято?
— Тридцать пудов, — послышался глухой ответ. — Весь дневной сбор надо принять: за пятьдесят-шестьдесят километров везут. Деньги-то нужны. Не примешь — все к черту — в контрабанду уйдет.
— Это уж как водится, — засмеялся Феофан и прошел в следующую комнату.
Тут он нахмурился: несколько человек сидели на корточках и вели совещание. Широкий ватный чапан закрывал человека кругом, белый войлочный малахай на голове скрывал лицо. Сидящие в кругу имели вид диковинных красных грибов с белыми шапками. В середине сидел плечистый мужчина. Он злобно грыз большими желтыми зубами конец хлыста. Он был похож на злую, надувшуюся жабу. Его пронзительные блестящие глаза бегали и перебирали лица. Шепотом он долго объяснял что-то, и его внимательно слушали.
Красные сидящие грибы придвигались один к другому. Белые шляпы таинственно наклонялись одна к другой. Сидевший в центре круга, не глядя, протянул руку назад. Ему подобострастно положили на ладонь плоский рожок. Он взял щепотку табака под язык и, так же, не глядя, не благодаря, протянул руку назад. Рожах исчез так же, как появился.
«Манан», — с неудовольствием подумал Феофан.
— Как у вас дела? — обратился он к сидящему за столом.
— Феофан Иваныч, одолели с глупостями.
— А что?
— Требуют разрешения на неизвестные, незаконные посевы. И даже не хотят сказать, где они есть.
Феофан зашел с другой стороны и попытался заглянуть в лицо сидевшего в середине круга.
— Странно, — пробормотал он, — неужели это Байзак?
Он хотел заговорить с незнакомцем, но на улице зашумела толпа. Потом по всей конторе пошел гул.
— Кок-Ару! Кок-Ару!
Прежде чем Феофан успел разглядеть, весь кружок сидящих рассыпался по другим комнатам. Кондратий в зеленой гимнастерке вошел в контору. Сзади него шел Джанмурчи.
— Не бойся, мы еще не опоздали, — и проводник достал из рукава бумагу, покрытую мусульманскими иероглифами. — Вот, командир, зубы моих шакалов, — сказал он, пробегая глазами список.
— А-эх! — закричал кто-то у барьера.
Растолкав толпу, чьи-то руки протянули банку опия.
— Атын нема?[2] — устало прокричал приемщик.
— Арсланбек.
Рука с блестящим алюминиевым кольцом протянула расписку.
Джанмурчи быстро повел пальцем по бумаге и, повернувшись к Осе, сказал:
— Дробь!
Пограничник быстро запустил в банку с опием левую руку и вытащил горсть мелкой ружейной дроби.
— Стой!