— Что за чертовщина… Я же тебя вчера убирал? Или обратно вытащил спросонья? — спросил он вслух и тут же понял, что в глубине души по-настоящему боится, что она возьмёт да и вправду ответит.
Джой, уставившись на ту же куклу, заворчал. Выходит, тоже что-то чувствует? Или просто улавливает настроение хозяина?
— Нет, на фиг! — тихонько проговорил Воронков.— Дождь не дождь, а мозги прочистить надо… Джой, остаёшься за старшего. С этой дурой построже!
Сашка принялся снова обуваться, а пёс мрачно вздохнул и устроился на коврике так, чтобы видеть и дверь, и кухонный столик с куклой. Та демонстративно сделала вид, что ничего особенного и думать не хотела, но Джой поддёрнул верхнюю губу и коротко рыкнул на неё.
Неторопливо спускаясь по лестнице, Воронков размышлял: «Неужто и вправду этот дурной коляш понял и поддержал игру хозяина? Или всё же… Нет, ну правда, хватит! Решил же мозги прочистить — вот и прочищай: гуляй, созерцай архитектуру, общайся с природой…»
Противный дождик по-прежнему продолжал сеяться с небес, и по-прежнему вдали, словно в издевательство, сияли толстые снопы солнечного света. Сашка прикинул, что эти разрывы в тучах висят сейчас где-то в районе набережной и речного вокзала, но чтобы туда добраться, ему пришлось бы ехать через весь город на двух автобусах, при этом неизбежно застряв в постоянно действующей пробке при выезде на Московское шоссе. Ладно, гулять и дышать свежим воздухом можно и по месту жительства! Относительно свежим, конечно, — расположенная через квартал ТЭЦ кристальной чистоте атмосферы отнюдь не способствовала.
Проболтавшись на улице с полчаса, вдоволь наобщавшись с природой в лице всё той же нудной мороси и насозерцавшись архитектуры — «памятник градостроительства, типовой спальный район застройки начала 60‑х годов», — Сашка понял, что с «прочисткой мозгов» ничего не получается: воспоминания о недоброй кукле и встревоженной собаке упрямо не шли прочь. Тогда он решил пойти другим путём и забить голову чем-нибудь другим, желательно пострашнее, но в то же время чтоб ясно было: всё фигня.
С этой целью он не торопясь добрёл до некогда популярного, а теперь помирающего тихой смертью кинотеатра, в котором шёл новый американский фантастический боевик «Нападение‑2». Его завлекательную рекламу вторую неделю крутили по телевизору и, купив билет на ближайший сеанс, Сашка составил в зале компанию десятку пенсионеров, жиденькой стайке сбежавших с уроков школьников и парочке, которой было абсолютно всё равно, что за фильм, лишь бы свет скорее погасили. «Ладно,— думал он, глядя на титры, где не было ни одной знакомой фамилии актёра или продюсера.— В крайнем случае ещё раз разочаруюсь в американском кино…»
Выходя на улицу после фильма, Воронков был не просто разочарован, а откровенно зол — фильм оказался настолько «экологически чистым», что за время, потраченное на его просмотр, стоило бы приплачивать зрителям, а не брать за билеты с них. Против очередного киборга-психопата, захватившего ядерную ракету, на этот раз выступал случайно оказавшийся в гостях у дяди Сэма кагэбэшник по имени Пётр Сидорофф, и на протяжении всех полутора часов этот Сидорофф безграмотно стрелял в психопата из безграмотных муляжей «автоматов будущего» — когда первый из них появился на экране, Воронков не выдержал и расхохотался на весь зал, вызвав испуганное движение на заднем ряду, где обосновались влюблённые.
Кроме этого, ничего интересного в фильме не было. Герой скучно бил террористу морду, засовывал врага в высоковольтные шкафы, сбрасывал его в чаны с кипящей кислотой и довершил победу сил добра, зажав голову злодея в патрон токарно-револьверного станка и включив мотор. Ракета, само собой, всё это время зловеще тикала, и лишь когда на приляпанном сбоку (чтобы зритель видел) крупном табло появились заветные цифры 00.00.01, Пётр Сидорофф выдернул проводок, хотя до того тысячу и один раз было повторено про хитроумную защиту взрывателя. А может быть, и пускателя — Сашка так и не понял, да и не хотел понимать.
С досадой вспоминая безвозвратно пропавшие время и деньги, Воронков ощущал себя примерно так же, как если бы его любезно накормили мылом с запахом шоколада, вынутым из красивой обёртки, на которой коварно обещался ещё и вкус. Тьфу! — и он действительно сплюнул на обочину. Вспомнился где-то слышанный стишок:
Когда прокат нам фильм плохой сбывает, Я до конца его смотрю любезно. Неинтересных фильмов не бывает. Ведь глупость тоже очень интересна![1]