И вот, приходится пожинать плоды этой известности.
Я реально чувствовал себя тем слоном в окружении зевак из известной басни Крылова.
Те триста с небольшим метров от квартиры до особняка офицерского собрания, что предстояло преодолеть утром, превратились в череду сплошных приветствий и доброжелательных кивков. Офицеры артиллерийской школы, гусары, стрелки батальонов императорской фамилии, офицеры лейб-гвардии конвоя, и это не считая представителей родного полка. Близко знакомые подходили, выражая свое почтение и перекидывались парой фраз, остальные ограничивались коротким кивком и «польским салютом»[75], при этом многозначительно глядя на меня. Причем взгляды эти варьировались от просто заинтересованных до одобряющих, не было только равнодушных. Осуждающих тоже не замечал, даже слушатели артиллерийской школы не проявляли ведомственную солидарность, в их взглядах не чувствовалось ни осуждения, ни тем более вражды, только интерес к «новой звезде». Да, я реально стал звездой, первопричиной интересных новостей, темой для разговоров в собраниях и салонах.
Едва я зашел в зал офицерского собрания, как оказался в окружении друзей. Федор Эвальд, Сергей Бурсак, другие офицеры, завтракавшие в собрании, в основном молодежь. Более старшее поколение приходило обычно чуть позже. Всех интересовали подробности вчерашнего поединка. Слухи ходили самые разные, но всех интересовали подробности «из первых рук». Юра Лишин и Александр Коленкин были щепетильны в этих вопросах и отказывались вообще вести какие либо разговоры на эту тему. Ну а я, что я мог сказать? Так, общие фразы, слова. Что бы успокоить «общественность», утолить, так сказать их информационный голод, отослал их с расспросами к присутствующим при поединке секундантам, тем самым неофициально дав свое согласие на раскрытие всех подробностей происшедшего.
Тут стали подходить на завтрак и старшие офицеры, командование полка. Обстановка стала как то серьезнее, сдержаннее. За столом воцарился порядок, изредка прерываемый позвякиванием столовых приборов и короткими фразами, типа»… будьте добры…», «… благодарю Вас…» и т. д.
Обычно после завтрака наступало время недолгого перекура, так, на одну — две сигареты. По заведенной традиции молодежь предавалась этому пороку в гостиной. Здесь под «легкий треп обо всем и ни о чем» витал дым от демократичных[76], «Царских по 18 копеек за 10 штук» и «Сенаторских за 12 копеек за 10 штук»[77]. Старшие же офицеры поднялись на второй этаж, в так называемую «диванную комнату», которая играла роль «курилки» для командного состава. Меня пригласили присоединиться к ним.
Здесь все было уже «по взрослому», вся обстановка располагала к этому виду отдыха после принятия пищи: два удобных дивана, кресла, пара низких столиков для того, чтобы поставить бокал, пепельницу, другие мелкие вещицы, вроде бы и не нужные в быту, но без которых солидному курильщику не обойтись. Гильотинки для сигар различных форм и размеров, специальные ножницы, пробойники, каттеры, сигарные пепельницы, главным отличием которых является специальный желобок, в который можно расположить свою сигару, ожидая пока пепел не упадет сам. Особое место среди предметов убранства занимает курительный столик, искусно смонтированный в виде ружейной пирамиды из трех настоящих кавалерийских винтовок системы Мосина[78]. Между ними закреплена круглая стальная столешница-мишень, а пепельницей служит часть обычной гильзы от 5-дюймового артиллерийского снаряда, спиленной сантиметров на 7–8 выше фланца. На полках вдоль стены были разложены курительные трубки различных видов, специальные ящички для сигар, чуть позже их усовершенствуют и назовут хьюмидорами, с ароматными «Partagas», «Sancho Panza»[79].
— Прошу Вас, располагайтесь, корнет, и пожалуйста, здесь без чинов! — пригласил меня присесть Георгий Оттонович, — что же вы не берете сигару… сигары, право, отличные, бодрят изрядно, особенно после плотного фриштыка[80].
75
В среде офицеров это приветствие выполнялось поднесением к виску двух пальцев правой руки-указательного и среднего, остальные пальцы прижимали к ладони.