Но я не собиралась пересказывать Изабелле какие-то застарелые сплетни.
– Скоро узнаю, – рассеянно ответила я.
Я быстро оглядела свой сюрко[1], одернула его и поправила рукава платья под ним. Сегодня утром я одевалась довольно небрежно, да и потом еще сидела на полу, отчего мои юбки были смяты. Моя мать придавала большое значение внешнему виду и в этих вопросах была нетерпима. А если я в чем-то провинилась, было бы лучше не злить ее еще и по этому поводу.
– Погоди-ка. – Восприняв мой отрывистый ответ как нормальную реакцию в данных обстоятельствах, Изабелла, протянув руку, поправила мой чепец, подоткнула под него волосы так, что их вообще не стало видно, после чего, в качестве последнего штриха, убрала с моего лифа шерсть серого котенка. – Уже получше, хотя краснеть тебе не идет.
– Да, но тебе эта кроваво-красная ткань идет еще меньше, кузина. – Она вдруг замерла и уставилась на меня, задумчиво поджав губы. – Что?
– А ты ходила к мессе сегодня утром?
– Нет. – Она и без меня отлично знала это.
– Тогда тебе может пригодиться вот это.
Отбросив в сторону дорогой дамаск, так что ткань упала на пол бесформенной кучей, Изабелла отцепила от корсажа своего платья маленький сосуд-реликварий, украшенный драгоценными камнями; эта вещица была слишком дорогой, чтобы ее могла носить такая юная девушка, но Изабелла настояла на своем, ибо могла себе это позволить. Это был ее личный реликварий, его подарил ей при рождении отец, потакавший ее капризам и не видевший ничего плохого в своенравности дочери. Внутри него хранились слезы самой Пресвятой Девы Марии – мы все это хорошо знали, потому что принцесса часто напоминала об этом, чтобы произвести впечатление.
Лицо Изабеллы сияло от задуманного.
– Думаю, ты должна надеть его.
– Это большая честь для меня.
И это было правдой. Изабелла никогда не расставалась со своими вещами по доброй воле. А здесь она прицепила реликварий на мой корсаж, где он впечатляюще блестел золотом при каждом моем движении.
– Но зачем мне понадобится символ такого могущества? – спросила я.
– Он убережет тебя от греха.
– Но я не совершала ничего такого.
– Да, но твоя благородная мать может подумать иначе.
И верно, может. Я поцеловала Изабеллу в щеку.
– Но относись к этой вещи очень бережно, – предупредила она меня. – Я заберу ее, как только ваша беседа закончится.
– Быстрее, госпожа, прошу вас, – позвал меня слуга, который, тяжело дыша, все еще ждал меня возле двери.
Тем не менее, следуя за слугой в апартаменты моей матери, расположенные довольно далеко, я по пути искала возможности потянуть время. Мне не понравилось то, в какой категорической манере она вызвала меня, после того как мы с ней не виделись, если я не ошибаюсь, несколько месяцев. Она не стала бы с такой настойчивостью требовать к себе моего брата; с другой стороны, она всегда считала, что сыновья намного важнее дочерей.
Я остановилась у окна и прижалась щекой к холодному стеклу – элементу роскоши, на который король потратил целое состояние для борьбы со сквозняками. Судя по тому, что моя вуаль сейчас все-таки слегка колыхалась, мера эта оказалась не слишком успешной.
– Госпожа!
– Уже иду!
Войдя в ее комнату, я заученно присела в изящном реверансе; но, если я рассчитывала за счет этого с порога произвести на нее хорошее впечатление, мне это не удалось.
– Джоанна. Ну наконец-то.
Моя мать. Маргарита, леди Уэйк, леди Баденох, вдовствующая графиня Кентская.
Высокая и худощавая, моя мать строго придерживалась принятого ею образа вдовы. Закрытое платье было роскошным, но выдержанным в угрюмых скорбных тонах – серый, черный и темно-фиолетовый, цвет ягод осенней ежевики. Вуаль ее была украшена дорогой вышивкой, но ни единый локон не выбивался из-под строгого плата монахини, который она продолжала носить вопреки требованиям моды. Кожа вытянутого лица была шероховатой, и на нем не угадывалось ни малейшего намека на то, что она получает от жизни хоть какое-то удовольствие. Напротив, его выражение крайней серьезности с крепко сжатыми губами выглядело пугающим, особенно в сочетании с тяжелым мускусным запахом ее духов и сухим шелестом атласных юбок. Ей было чуть больше сорока, но выглядела она значительно старше своих лет.
– Я ожидала увидеть тебя еще полчаса назад.
Разумеется, это было преувеличением. Моя мать даже не прикоснулась ко мне. Королева, взявшая меня к себе на воспитание, когда мне было всего два года, и с тех пор растившая меня, обязательно обняла бы меня после такой долгой разлуки. Королева Филиппа непременно улыбнулась бы мне.
1
Сюрко – вошедший в обиход с XIII века вид женской одежды без рукавов с гипертрофированными вырезами для рук, от плеч до пояса. (