А когда королева узнала Ники поближе, она поняла, почему внучка Александра остановила свой выбор именно на нем. Она еще никогда в жизни не встречала «такого доброго, простого, скромного молодого человека, который, помимо всего прочего, отличался приятной наружностью, необыкновенной чувствительностью и совершенно несвойственными людям его круга либеральными взглядами». Кроме того, она надеялась в душе, что его брак с внучкой английской королевы может укрепить пошатнувшиеся русско-английские отношения. Что же до самого Ники, то во время пребывания в Виндзоре в 1894 г. он чувствовал себя как дома. «Мне очень любопытно, — писал он своему брату Георгию, — как легко и быстро я превратился в члена английской семьи. Я стал для королевы таким же экзотическим гостем, как и ее индийские слуги и шотландские придворные. Я же, в свою очередь, очень привязался к ней, до такой степени, что она сама не отпускает меня ни на шаг от себя... Она излучает такое невероятное очарование».
Примерно так же она отнеслась к царю, когда он приехал из России погостить у нее в Балморале в 1896 г. Однако русскому царю не очень понравилась жизнь в Шотландии. Он жаловался на то, что целыми днями приходилось ходить на охоту, а в доме было холоднее, чем в Сибири. Кроме того, у него «ужасно разболелись зубы и распухла щека от воспаления одного коренного зуба». В самый холодный и дождливый день ему вместе с царицей пришлось пойти в церковь. где, по замечанию леди Литтон, «было весьма любопытно наблюдать за тем, как две скамьи были полны придворными, а император и императрица стояли возле королевы в шотландской кирхе в Крети, где все так просто и обыденно». Как будто от радости, что этот визит наконец-то завершился, царь великодушно дал мажордому тысячу фунтов и попросил, что бы тот распределил деньги среди прислуги в знак признания хорошей службы. А сэру Джеймсу Риду, который лечил его зубы, он собственноручно подарил «золотой портсигар, украшенный бриллиантами».
Николай II пробыл еще несколько дней в Балморале, когда туда стали приходить телеграммы, отправители которых поздравляли королеву с тем, что она правит страной даже дольше, чем Георг III. «Люди хотели отметить это событие многочисленными демонстрациями, — записала королева а дневнике, — но я попросила их не делать этого до тех пор, пока в следующем июне не завершится шестидесятилетний срок моего правления».
Подготовка к празднованию бриллиантового юбилея в июне следующего года уже началась. Джозеф Чемберлен предложил пригласить на это торжество не столько европейских монархов, как всех премьер-министров Британской империи. Королева с радостью приняла это предложение, поскольку не горела желанием видеть в Букингемском или Виндзорском дворце нежелательных гостей вместе с их свитами. Однако больше всего ей понравилось то, что при таких условиях она получит весьма благовидный предлог избежать нежелательной встречи с кайзером Германии, но при этом пригласить своего двоюродного брата короля Бельгии и его младшую дочь принцессу Клементину.
Было также предложено, что ввиду преклонного возраста королевы программа торжественных мероприятий будет более щадящей, чем десять лет назад. Церковная служба должна была состояться 20 июня в одиннадцать часов дня в церкви Святого Георгия, одновременно планировалось провести молебны во всех других церквах по всей стране. А в королевской церкви служба должна была завершиться пением «Te Deum» принца Альберта и юбилейного гимна, положенного на музыку сэром Артуром Салливаном[75]. Слова для этого гимна предложил известный в стране поэт Альфред Остин, однако, Салливан отверг их как не соответствующие характеру торжества и по просьбе принца Уэльского поручил написание нового текста Уолшему Хау, епископу Уэйкенфилдскому.
75
Королева была в восторге от музыки Артура Салливана и даже попросила представить ей полное собрание его музыкальных произведений, чего никогда не делала в отношении других композиторов, даже самого Мендельсона. Именно ему она отослала для корректировки музыкальные композиции принца Альберта, что само по себе было признанием ее величайшего доверия к Салливану и признания его музыкального таланта. Услышав его ораторию «Свет мира», она безапелляционно заявила, что это лучшее произведение, «самой судьбой предназначенное для поднятия британской музыкальной культуры». И хотя она считала довольно глупым содержание его «Микадо», остальные произведения не вызывали у нее никаких сомнений, а его знаменитых «Гондольеров» она приказала поставить в Виндзорском дворце. С тех пор королева очень гордилась тем, что фактически уговорила Салливана попробовать свои силы в создании большой оперы. «У вас это непременно получится», — заверила она его. А Салливан, в свою очередь, посвятил ей оперу «Айвенго». После премьеры этой оперы королева не без гордости заявила композитору, что «такой успех вдохновляет прежде всего потому, что опера была написана отчасти по ее настоянию», а само это произведение, безусловно, является «его лучшей работой». (Hesketh Pearson, «Gilbert and Sullivan», 161, 171, 183).